Предисловие к первому французскому изданию
Скачать 4.39 Mb.
|
| Пётр Кропоткин Современная наука и анархия ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ФРАНЦУЗСКОМУ ИЗДАНИЮ Когда мы рассматриваем какую-нибудь социальную теорию, мы скоро замечаем, что она не только представляет собой программу какой-либо партии и известный идеал перестройки общества, но что обыкновенно она также присоединяется к какой-нибудь определенной системе философии, к общему представлению о природе и человеческом обществе. Эту мысль я уже пытался развить в своих двух лекциях об анархии, где я указал на отношение, существующее между нашими идеями и стремлением, столь ясно выявившимся в настоящее время в естественных науках, объяснять важнейшие явления природы действием бесконечно малых частиц, тогда как раньше в этом видели лишь действие больших масс; в науках социальных то же стремление приводит к признанию прав личности там, где раньше признавали лишь интересы государства. Теперь я пытаюсь показать в этой книге, что наше понятие об анархии представляет собой также необходимое следствие общего большого подъема в естественных науках, который произошел в XIX столетии. Именно изучение этого подъема, а также замечательных завоеваний науки, сделанных в течение последних десяти или двенадцати лет минувшего века, и побудило меня приступить к настоящей работе. Известно, что последние годы девятнадцатого века были отмечены замечательным прогрессом в естественных науках, которому мы обязаны открытием беспроволочного телеграфа, новых, до сих пор неизвестных явлений лучеиспускания, группы инертных газов, не укладывающихся в химические формулы, новых форм живой материи и так далее. И мне пришлось заняться основательным изучением этих новых завоеваний науки. В 1891 году, в то время, когда эти открытия так быстро следовали одно за другим, издатель «Nineteenth Century», Джеме Ноульз (James Knowles) предложил мне продолжать в его журнале серию статей о современной науке, которые до того писал Гексли и которые этот известный сотрудник Дарвина был принужден оставить вследствие слабого здоровья. Понятно, что я колебался принять это предложение. Гексли писал не легкие, элегантные статьи на научные темы, а статьи, в каждой из которых разбирал серьезно и основательно два или три крупных научных вопроса, стоящих на очереди, и давал читателю в доступной форме обоснованный критический анализ новейших открытий по данным вопросам. Но Ноульз настаивал, и, чтобы облегчить мою задачу, Королевское общество прислало мне приглашение присутствовать на его заседаниях. В конце концов я принял предложение и в течение десяти лет, начиная с 1892 г., писал целый ряд статей для «Nineteenth Century» под общим заглавием «Новейшая наука» (Recent Science) до тех пор, пока сердечный удар не заставил меня в свою очередь бросить эту трудную работу. Принужденный, таким образом, заняться серьезным изучением последних научных открытий за это время, я пришел к двойному результату. С одной стороны, я видел, как новые открытия громадной важности, сделанные благодаря индуктивному методу, присоединялись к прежним открытиям, сделанным в 1856-1862 гг., и как, с другой стороны, более глубокое изучение великих открытии, сделанных в середине столетия Майером, Гровом, Вюрцем, Дарвином и другими, выдвигая новые вопросы громадного философского значения, бросало новый свет на предыдущие открытия и открывало новые научные горизонты. И там, где некоторые ученые, слишком нетерпеливые или находящиеся под слишком сильным влиянием их первоначального воспитания, желали видеть «падение науки», я видел только нормальное явление, хорошо знакомое математикам, — именно явление «первого приближения». В самом деле, мы постоянно видим, как астроном или физик доказывает нам существование известных соотношений между различными явлениями; эти соотношения мы называем «физическим законом». После этого многие ученые начинают изучать детально, как прилагается этот закон на практике. Но скоро, по мере того как в результате их исследований накопляются факты, они видят, что закон, который они изучают, есть только «первое приближение», что факты, которые нужно объяснить, оказываются гораздо сложнее, чем они казались вначале. Так, возьмем очень известный пример «законов Кеплера» относительно движения планет вокруг Солнца. Детальное изучение движения сначала подтвердило эти законы и доказало, что действительно спутники Солнца движутся в общем по линии эллипса, один из центров коего занимает Солнце. Но в то же время было замечено, что эллипс в данном случае есть только «первое приближение». В действительности планеты в своем продвижении по эллипсу делают различные отклонения от него. И когда стали изучать эти отклонения, являющиеся результатом взаимного влияния планет друг на друга, то астрономы смогли установить «второе» и «третье приближение», которые гораздо точнее соответствовали действительному движению планет, чем «первое приближение» Именно это явление наблюдается теперь в естественных науках. Сделав великие открытия о неуничтожаемости материи, единстве физических сил, действующих как в одушевленной, так и в неодушевленной материи, установив изменяемость видов и т. д., науки, изучающие детально последствия этих открытий, ищут в настоящий момент «вторые приближения», которые будут более точно соответствовать реальным явлениям жизни природы. Воображаемое «падение науки», о котором так много говорят теперь модные философы, есть не что иное, как искание этого «второго» и «третьего приближения», которому наука отдается всегда после каждой эпохи великих открытий. Однако я не собираюсь обсуждать здесь труды этих блестящих, но поверхностных философов, которые стараются воспользоваться неизбежными задержками «а пути науки, затем, чтобы проповедовать мистическую интуицию и унизить науку вообще в глазах тех, кто не в состоянии проверить их критику. Я должен был бы повторить здесь все, что говорится в самой книге, о злоупотреблениях и передержках, которые допускают метафизики диалектического метода. Но мне достаточно будет отослать читателя, интересующегося такими вопросами, к работе Хью С. Р. Эллиота «Современная наука и иллюзии профессора Бергсона», которая недавно появилась в печати в Англии с великолепным предисловием сэра Рэя Ланкастера*. * Hugh S. R. Elliot. Modern Science and the illusion of Professor Bergson. London, 1912. Longman and Green Publishers. В этой книге можно видеть, посредством каких произвольных и чисто диалектических способов и благодаря какому извращению слов этот модный представитель модной философии приходит к своим выводам... С другой стороны, изучая последний прогресс естественных наук и признавая в каждом новом открытии новое приложение индуктивного метода, я видел в то же время, что анархические идеи, формулированные Годвином и Прудоном и развитые их продолжателями, представляют также приложение того же самого метода к наукам, изучающим жизнь человеческих обществ. Я хотел показать в первой части этой книги, до какого пункта развитие анархической идеи шло рука об руку с прогрессом естественных наук. И я постарался указать, как и почему философия анархизма находит себе совершенно определенное место в последних попытках выработать синтетическую философию, то есть в понятии о вселенной во всем ее целом. Что же касается до второй части книги, которая является необходимым дополнением первой, то в ней я говорю о государстве. Сначала я ввожу сюда очерк исторической роли государства, который был уже издан несколько лет назад в виде брошюры. За ним я помещаю этюд о современном государстве и о его роли создателя монополий в пользу привилегированного меньшинства. Здесь я останавливаюсь на том, какую роль играют войны в накоплении богатств в руках привилегированного меньшинства и в параллельном ему неизбежном обеднении народных масс. Разбирая обширный вопрос о государстве как создателе монополий, я должен был, однако, ограничиться тем, что я только наметил существенные черты. И это я делал тем охотнее, что, несомненно, кто-нибудь другой в скором времени займется этим вопросом, воспользовавшись массой документов, опубликованных недавно во Франции, Германии и Соединенных Штатах, и обрисует вполне эту монополистскую роль государства, которая с каждым днем превращается в общественную опасность, все более и более грозную и страшную. В конце книги я позволил себе приложить под названием «Объяснительные заметки» заметки об авторах, упоминаемых в этой книге, и о некоторых научных терминах. Обратив внимание на большое количество имен па страницах моей книги,— имен, большая часть которых мало известна моим читателям рабочим, — я подумал, что эти заметки доставят им удовольствие. В то же время спешу выразить мою глубочайшую благодарность моему другу, доктору Максу Неттлау, который любезно помог мне, благодаря своим обширным познаниям в социалистической и анархической литературе, в работах над историческими главами этой книги и «Объяснительными заметками». П. Кропоткин Брайтон, февраль 1913 г. ^ I ПРОИСХОЖДЕНИЕ АНАРХИИ Два основных течения в обществе: народное и начальническое. — Сродство анархизма с народно-созидательным течением. Анархия, конечно, ведет свое происхождение не от какого-нибудь научного открытия и не от какой-нибудь системы философии. Общественные науки еще очень далеки от того момента, когда они получат ту же степень точности, как физика или химия. И если мы в изучении климата и погоды не достигли еще того, чтобы предсказывать предстоящую погоду за месяц или даже неделю вперед, то было бы нелепо претендовать, что в общественных науках, имеющих дело с явлениями гораздо более сложными, чем ветер и дождь, мы могли бы уже предсказывать научно грядущие события. Не надо забывать тем более, что ученые — такие же люди, как и все другие, и что в большинстве они принадлежат к зажиточным классам и поэтому разделяют все предрассудки этих классов; многие из них даже находятся прямо на службе у государства. Понятно, что не из университетов идет к нам анархизм. Как и социализм вообще и как всякое другое общественное движение, анархизм родился среди народа, и он сохранит свою жизненность и творческую силу только до тех пор, пока он будет оставаться народным. Во все времена в человеческих обществах сталкивались в борьбе два враждебных течения. С одной стороны, народ, народные массы вырабатывали в форме обычая множество учреждений, необходимых для того, чтобы сделать жизнь в обществах возможной, — чтобы поддержать мир, улаживать ссоры и оказывать друг другу помощь во всем, что требует соединенных усилий. Родовой быт у дикарей, затем, позднее, сельская община и, еще позднее, промышленная гильдия и средневековые вольные города — республики вечевого строя, которые положили первые основания международного права, — все эти и многие другие учреждения были выработаны не законодателями, а творческим духом самих народных масс. С другой стороны, во все времена существовали колдуны, маги, вызыватели дождя, оракулы, жрецы. Они были первыми обладателями знания природы и первыми основателями различных религиозных культов (культ солнца, сил природы, предков и т. д.), так же как различных обрядностей, помогавших поддерживать единство союзов между отдельными племенами. В эти времена первые зачатки изучения природы (астрономия, предсказание погоды, изучение болезней и т. д.) были тесно связаны с различными суевериями, выраженными в различных обрядностях и культах. Все искусства и ремесла имели такое же происхождение и вытекали из изучения и суеверий. И каждое из них имело свои мистические формулы, которые сообщались только посвященным и оставались старательно скрытыми от народных масс. Рядом с этими первыми представителями науки и религии мы находим также людей, которые, как барды, ирландские брегоны, сказители законов у скандинавских народностей и т. д., рассматривались как знатоки и хранители преданий и старых обычаев, к которым все должны были обращаться в случае несогласия и ссор. Они хранили законы в своей памяти (иногда при помощи знаков, которые были зачатками письма), и в случае разногласий к ним обращались как к посредникам. Наконец, были также временные начальники боевых дружин, владевшие, как предполагалось, колдовскими чарами, при помощи которых они могли обеспечить победу; они владели также тайнами отравления оружия и другими военными секретами. Эти три категории людей всегда, с незапамятных времен составляли между собой тайные общества, чтобы сохранять и передавать следующему поколению (после долгого и тяжелого периода посвящения) тайны их специальностей; и если иногда они боролись друг с другом, они всегда кончали тем, что приходили к взаимному соглашению. Тогда они сплачивались между собой, вступали в союз и поддерживали друг друга, чтобы господствовать над народом, держать его в повиновении, управлять им – и заставлять его работать на них. Очевидно, что анархизм представляет собой первое из этих двух течений — то есть творческую созидательную силу самого народа, вырабатывавшего учреждения обычного права, чтобы лучше защититься от желающего господствовать над ним меньшинства. Именно силою народного творчества и народной созидательной деятельности, опирающейся на всю мощь современной науки и техники, анархизм и стремится теперь выработать учреждения, необходимые для обеспечения свободного развития общества, — в противоположность тем, кто возлагает всю свою надежду на законодательство, выработанное правительством, состоящим из меньшинства и захватившим власть над народными массами при помощи суровой жестокой дисциплины. В этом смысле анархисты и государственники существовали во все времена истории. Затем во все времена происходило также то, что все учреждения, даже самые лучшие, которые были выработаны первоначально для поддержания равенства, мира и взаимной помощи, со временем застывали, окаменевали по мере того, как они старели и дряхлели. Они теряли свой первоначальный смысл, подпадали под владычество небольшого, властолюбивого меньшинства и кончали тем, что становились препятствием для дальнейшего развития общества. Тогда отдельные личности восставали против этих учреждений. Но, тогда как одни из этих недовольных, восставая против учреждения, которое, устарев, стало стеснительным, старались видоизменить его в интересах всех, и в особенности низвергнуть чуждую ему власть, которая в конце концов завладела этим учреждением, — другие стремились освободиться от того или иного общественного установления (род, сельская коммуна, гильдия и т. д.) исключительно для того, чтобы стать вне этого учреждения и над ним, — чтобы господствовать над другими членами общества и обогащаться на их счет. Все реформаторы, политические, религиозные и экономические, принадлежали к первой из этих категорий. И среди них всегда находились такие личности, которые, не дожидаясь того, чтобы все их сограждане или даже меньшинство среди них прониклись теми же взглядами, шли сами вперед и восставали против угнетения — или более-менее многочисленными группами, или совсем одни, если за ними никто не следовал. Таких революционеров мы встречаем во все эпохи истории. Однако сами революционеры были также двух совершенно различных родов. Одни из них, вполне восставая против власти, выросшей внутри общества, вовсе не стремились уничтожить ее, а желали только завладеть ею сами. На место власти, устаревшей и ставшей стесни тельной, они стремились образовать новую власть, обладателями которой они должны были стать сами, и они обещали, часто вполне чистосердечно, что новая власть будет держать близко к сердцу интересы народа, истинной представительницей которого она явится, — но это обещание позднее неизбежно ими забывалось или нарушалось. Таким образом, между прочим, создалась императорская власть цезарей в Риме, церковная власть в первые века христианства, власть диктаторов в эпоху упадка средневековых городов-республик и так далее. То же течение было использовано для образования в Европе королевской власти в конце феодального периода. Вера в императора-«народника», Цезаря, не угасла еще даже и в наши дни. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
