«Леопольд фон Захер‑Мазох. Наслаждение в боли. Серия: Антология мудрости»: Эксмо‑Пресс; Москва; 1999

Леопольд фон Захер‑Мазох Венера в мехах OCR sardonios http://lib.aldebaran.ru «Леопольд фон Захер‑Мазох. Наслаждение в боли. Серия: Антология мудрости»: Эксмо‑Пресс; Москва; 1999 ISBN 5‑04‑003032‑0 Оригинал: Leopold von Sacher‑Masoch, “Venus im Pelz” Аннотация Скандально знаменитая книга австрийского писателя Леопольда фон Захер‑Мазоха «Венера в мехах» (1870) прославилась тем, что стала первой отчетливой попыткой фиксации и осмысления сексуально‑психологического и социокультурного феномена мазохизма. ^ Леопольд фон Захер‑Мазох Венера в мехах «И покарал его Господь и отдал его в руки женщины». Кн. Юдифи, 16, гл. 7. У меня была очаровательная гостья. Перед большим камином в стиле «Ренессанс», прямо против меня, сидела Венера. Но это не была какая‑нибудь дама полусвета, ведущая под этим именем войну с враждебным полом – вроде какой‑нибудь мадмуазель Клеопатры, – а настоящая, подлинная богиня любви. Она сидела в кресле, а перед ней пылал в камине яркий огонь, и красный отблеск пламени освещал ее бледное лицо с белыми глазами, а время от времени и ноги, когда она протягивала их к огню, стараясь согреть. Голова ее поражала дивной красотой, несмотря на мертвые каменные глаза; но только голову ее я и видел. Величавая богиня закутала все свое мраморное тело в широкие меха и, вся дрожа, сидела свернувшись в комочек, как кошка. Между нами шел разговор… * * * – Я вас не понимаю, сударыня,– воскликнул я, – право же, теперь совсем уже не холодно! Вот уже две недели, как у нас стоит восхитительная весна. Вы, очевидно, просто нервны… – Благодарю за вашу весну! – отозвалась она своим глубоким каменным голосом и тотчас же вслед за этими словами божественно чихнула – даже два раза, быстро, один за другим.– Этого положительно сил нет выносить, и я начинаю понимать… – Что, глубокоуважаемая? – Я готова начать верить невероятному, понимать непостижимое. Мне сразу становится понятной и германская женская добродетель, и немецкая философия, – и меня перестает поражать то, что вы любить не умеете, что вы и отдаленного представления не имеете о том, что такое любовь… – Позвольте, однако, сударыня!.. – воскликнул я, вспылив.– Я положительно не дал вам никакого повода… – Ну, вы другое дело! – божественная чихнула в третий раз и с неподражаемой грацией повела плечами.– Зато я была к вам неизменно благосклонна и даже время от времени навещаю вас, хотя, благодаря множеству своих меховых покровов, каждый раз простуживаюсь. Помните ли вы, как мы с вами в первый раз встретились? – Еще бы! Мог ли бы я забыть это! ответил я.– У вас были тогда пышные каштановые локоны, и карие глаза, и ярко–розовые губы, но я тотчас же узнал вас по овалу лица и по этой мраморной бледности… Вы носили всегда фиолетовую бархатную кофточку с меховой опушкой. – Да, вы были без ума от этого туалета… И какой вы были понятливый! – Вы научили меня понимать, что такое любовь. Ваше веселое богослужение заставило меня забыть о двух тысячелетиях… – А как беспримерно верна я вам была! – Ну, что касается верности… – Неблагодарный! – Я совсем не хотел упрекать вас. Вы, правда, божественная женщина, – и, как всякая женщина, вы в любви жестоки. – Вы называете жестокостью то,– с живостью возразила богиня любви,– что составляет главную сущность чувственности, веселой и радостной любви, то, что составляет природу женщины: отдаваться, когда любит, и любить все, что нравится. – Да разве может быть что‑нибудь более жестокое для любящего, чем неверность возлюбленной? – Ах, мы и верны, пока любим! – воскликнула она.– Но вы требуете от женщины, чтобы она была верна, когда и не любит, чтобы она отдавалась, когда это и не доставляет ей наслаждения, – кто же более жесток, мужчина или женщина? Вы, северяне, вообще понимаете любовь слишком серьезно и сурово. Вы толкуете о каких‑то обязанностях там, где речь может быть только об удовольствиях. – Да, сударыня, – и зато у нас такие почтенные и добродетельные чувства и такие длительные связи… – И так же вечно это тревожное, ненасытное, жадное стремление к языческой наготе,– вставила она. – Но та любовь, которая представляет высшую радость, воплощенное божественное веселье, – эта не по вас, она не годится для вас, современных детей рассудочности. Для вас она несчастье. Когда вы захотите быть естественными, вы впадаете в пошлость. Вам представляется природа чем‑то враждебным, из нас, смеющихся богов Греции, вы сделали каких‑то злых демонов, меня представили дьяволицей. Меня вы умеете только преследовать, заточать и проклинать – или же, в порыве вакхического безумия, сами себя заклать, как жертву, на моем алтаре. И когда у кого‑нибудь из вас хватает мужества целовать мои яркие губы,– он тотчас бежит искупать это паломничеством в Рим босиком и в покаянном рубище, ждет, чтоб высохший посох дал зеленые ростки, – тогда как под моими ногами вечно прорастают живые розы, фиалки и зеленый мирт, но вам не по силам упиваться их ароматом. Оставайтесь же среди вашего северного тумана, в дыму христианского фимиама, – а нас, язычников, оставьте под грудой развалин, под застывшими потоками лавы, не откапывайте нас! Не для вас были воздвигнуты наши Помпеи, наши виллы, наши бани, наши храмы – не для вас! Вам не нужно богов! Мы гибнем в вашем холодном мире! Мраморная красавица закашляла и плотнее запахнула темный соболий мех, облегавший ее плечи. – Благодарю за данный нам классический урок, – ответил я.– Но вы ведь не станете отрицать, что по природе мужчина и женщина – в вашем веселом, залитом солнцем мире, так же как и в нашем туманном,– враги; что любовь только на короткое время сливает их в единое существо, живущее единой мыслью, единым чувством, единой волей, чтобы потом еще сильнее разъединить их. И – это вы лучше меня знаете – кто потом не сумеет подчинить другого себе, тот страшно быстро почувствует ногу другого на своей спине… – И обыкновенно даже, именно мужчина ногу женщины… – воскликнула мадам Венера насмешливо и высокомерно. – Это–то уж вы лучше меня знаете. – Конечно. Вот потому‑то я и не строю себе иллюзий. – То есть вы теперь мой раб без иллюзий… и я за то без сострадания буду топтать вас… – Сударыня! – Разве вы до сих пор меня не знаете? Ну да, я жестока, – раз уж вам такое удовольствие доставляет это слово. И разве я не права тем, что жестока? Мужчина жадно стремится к обладанию, женщина – предмет этих стремлений; это ее единственное, но зато решительное преимущество. Природа отдала на ее произвол мужчину с его страстью, и та женщина, которая не умеет сделать его своим подданным, своим рабом, больше, своей игрушкой – и затем со смехом изменить ему, – такая женщина просто неумна. – Ваши принципы, глубокоуважаемая… – начал я, возмущенный. – …покоятся на тысячелетнем опыте, – насмешливо перебила меня божественная, перебирая своими белыми пальцами темный волос меха. – Чем более преданной является женщина, тем скорее отрезвляется мужчина и становится властелином. И чем и более она окажется жестокой и неверной, чем грубее она с ним обращается, чем легкомысленнее играет им, чем больше к нему безжалостна, тем сильнее разгорается сладострастие мужчины, тем больше он ее любит, боготворит. Так было от века во все времена – от Елены и Далилы и до Екатерины II и Лолы Монтец. – Не могу отрицать, – сказал я, – для мужчины нет ничего пленительнее образа прекрасной, сладострастной и жестокой женщины – деспота, весело, надменно и беззаветно меняющей своих любимцев по первому капризу… – И облаченной к тому же в меха! – воскликнула богиня. – Как это вам в голову пришло? – Я ведь знаю ваше пристрастие. – Но, знаете ли, – заметил я, – с тех пор, как мы с вами не виделись, вы стали большой кокеткой… – О чем это вы, позвольте спросить? – О том, что в мире нет и не может быть ничего обворожительнее для вашего белого тела, чем этот покров из темного меха, и что он… Богиня засмеялась. – Вы грезите! – промолвила она. – Проснитесь‑ка! – И она схватила меня за руку своей мраморной рукой. – Да проснитесь же! – прогремел ее голос низким грудным звуком. Я с усилием открыл глаза. Я увидел тормошившую меня руку, но рука эта оказалась вдруг темной, как из бронзы, и голос оказался сиплым, пьяным голосом моего денщика, стоявшего предо мной во весь свой почти саженный рост. – Да вставайте же, что это, срам какой! – Что такое? Почему срам? – Срам и есть – заснуть одетым, да еще за книгой! – он снял нагар с оплывших свечей и поднял выскользнувшую из моих рук книгу. – Да еще за сочинением (он открыл крышку переплета) Гегеля… И потом, давно пора уж к господину Северину ехать, он к чаю нас ждет. * * * – Странный сон!.. – проговорил Северин, когда я кончил рассказ, облокотился руками на колени, склонил лицо на свои тонкие руки с нежными жилками и глубоко задумался. Я знал, что он долго так просидит, не шевелясь, почти не дыша; так это действительно и было. Меня не поражало его поведение – мы состояли с ним уже почти три года в отличных приятельских отношениях, и я успел привыкнуть ко всем его странностям. А странный человек он был, этого отрицать нельзя было, хотя и далеко не такой опасный безумец, каким его считали не только ближайшие соседи, но и всюду окрест во всей Коломее. Меня же он не только интересовал, – за это и я прослыл среди многих немножко свихнувшимся, – но и весь он был мне в высшей степени симпатичен. Для человека его положения и возраста, – он был галицийский дворянин и помещик и было ему лет тридцать с небольшим, – он был поразительно трезвомыслящий человек, очень серьезного склада, даже до педантизма. В основу своей жизни он положил полуфилософскую, полупрактическую систему, которую проводил с мелочной выдержанностью, и жил не только по ней, но в то же время еще и по часам, по термометру, по барометру, по аэрометру, по гигрометру. Но при этом временами его постигали припадки страстности, во время которых всякий, глядя на него, считал его способным головой стену прошибить и тщательно избегал его, боясь попасться ему на дороге. Пока он так долго сидел безмолвно, кругом раздавались разнообразные звуки: потрескивал в камине огонь, пыхтел большой почтенный самовар, поскрипывало старое прадедовское кресло, в котором я, покачиваясь, курил свою сигару, трещал сверчок в стенах старого дома, – и глаза мои бесцельно блуждали по странной, оригинальной утвари, по скелетам животных, по чучелам птиц, по глобусам и гипсовым фигурам, которыми загромождена была его комната. Вдруг мне на глаза случайно попалась картина. Я часто видел ее и раньше, но отчего‑то теперь я не мог оторвать от нее глаз: такое неизъяснимое впечатление произвела она на меня в эту минуту, освещенная красным отблеском пламени в камине. На ней была изображена прекрасная женщина, с солнечно–яркой улыбкой на нежном лице, с пышной массой волос, собранных в античный узел, и с легким налетом белой пудры на них; опершись на левую руку, она сидела на оттоманке нагая, завернутая в меховой плащ, правая рука ее играла хлыстом, а обнаженная нога небрежно опиралась на мужчину, распростертого перед ней, как раб, как собака. И этот мужчина, с резкими, но правильными и красивыми чертами лица, с выражением затаенной тоски и беззаветной страсти поднимавший к ней горячий мечтательный взгляд мученика,– этот мужчина, служивший подножной скамейкой ногам красавицы, был сам Северин. Только без бороды – по‑видимому, лет на десять моложе, чем теперь. – Венера в мехах! – воскликнул я, указывая на картину. – Такой я и видел ее во сне. – Я тоже… – отозвался Северин. – Только я видел свой сон открытыми глазами. – Как так? – Ах, это очень глупая история. – Твоя картина, вероятно, и послужила поводом для моего сна, – сказал я. – Ты должен мне рассказать, однако, что у тебя связано с этой картиной. Несомненно, она играла какую‑то роль в твоей жизни, и, по‑видимому, очень решительную… Я это представляю себе, но узнать все хочу от тебя. – Взгляни‑ка на другую, ее pendant,– сказал мой странный друг, не обращая внимания на мои слова. Другая представляла превосходную копию известной тициановской «Венеры с зеркалом» из Дрезденской галереи. – Ну, что же ты хочешь сказать своим сопоставлением? Северин встал и указал пальцем на картине мех, в который облек Тициан свою богиню любви. – Здесь тоже «Венера в мехах», – сказал он с легкой улыбкой. – Не думаю, чтобы старый венецианец проявил в этом какой‑нибудь умысел. Вероятно, он просто писал портрет какой–нибудь знатной Мессалины и был так любезен, что заставил держать перед ней зеркало, – в котором она с холодным довольством исследует свои величавые чары, – Амура, а ему, по‑видимому, эта работа не очень сладка. Эта картина – сплошная месть в красках. Впоследствии какой‑нибудь «знаток» эпохи Рококо окрестил эту даму именем Венеры, и меха деспотической красавицы, в которые закуталась прекрасная натурщица Тициана, наверное, не столько из целомудрия, сколько из боязни схватить насморк, сделались символом тирании и жестокости, таящихся в женщине и в ее красоте. Но дело не в этом. Картина эта, в своем нынешнем виде, является самой едкой, злой сатирой на нашу любовь. Венера, вынужденная кутаться на нашем абстрактном севере, в, как лед, холодном христианском мире, в просторные, тяжелые меха, – чтобы не простудиться!.. Северин засмеялся и закурил новую папиросу. В эту самую минуту скрипнула дверь и в комнату вошла, неся нам к чаю холодное мясо и яйца, красивая полная блондинка, с умными и приветливыми глазами, одетая в черное шелковое платье. Северин взял одно яйцо и разбил его краем ножа. – Говорил я тебе, чтоб яйца были всмятку?! – крикнул он так резко, что молодая женщина вздрогнула. – Но… Севчу, милый!..– испуганно пробормотала она. – Что там «Севчу»! – закричал он снова.– Слушаться ты должна, понимаешь? Слушаться меня!.. И он сорвал со стены плетку, висевшую рядом с его оружием. Как пойманный зверь, пугливо бросилась хорошенькая женщина к двери и быстро выскользнула из комнаты. – Ну, подожди… еще попадешься мне в руки! – крикнул он ей вслед. – Что с тобой, Северин! – сказал я, кладя руку на рукав его сюртука. – Как можно так обращаться с этой хорошенькой маленькой женщиной! – Да, смотри на них, на женщин! – возразил он, шутливо подмигнув глазом.– Если бы я льстил ей, она накинула бы мне петлю на шею, – а так, когда я ее воспитываю плетью, она на меня молится… – Полно тебе вздор говорить! – Это ты вздор говоришь. Женщин необходимо так дрессировать. – Да, по мне, живи себе, если угодно, как паша в своем гареме, но не предъявляй мне теорий… – Отчего и не теорий?! – с живостью воскликнул он. Знаешь гетевское: «Ты должен быть либо молотом, либо наковальней», – ни к чему это не применимо в такой мере, как к отношениям между мужчиной и женщиной, – это тебе, между прочим, развивала и мадам Венера в твоем сне. На страсти мужчины основано могущество женщины, и она отлично умеет воспользоваться этим, если мужчина оказывается недостаточно предусмотрительным. Перед ним один только выбор – быть либо тираном, либо рабом. Стоит ему поддаться чувству на миг – и голова его уже окажется под ярмом и он тотчас почувствует на себе кнут. – Диковинная теория! – Не теория, а практика, опыт, – возразил он, кивнув головой. – Меня в самом деле хлестали кнутом, это не шутка… Теперь я выздоровел. Хочешь прочесть, как это все случилось? Он встал и вынул из ящика своего массивного письменного стола небольшую рукопись. – Ты прежде спросил меня о той картине, – сказал он, положив передо мной на стол рукопись. – Я давно уже в долгу у тебя с этим объяснением. Возьми это – прочти! Северин сел у камина спиной ко мне и, казалось, уснул с открытыми глазами. По выражению его лица можно было думать, что он видит сны. Снова в комнате все стихло, слышны были только треск дров в камине, тихое гудение самовара и стрекотание сверчка за старой стеной. Я раскрыл рукопись и прочел: «Исповедь метафизика» На полях рукописи красовались, в качестве эпиграфа, видоизмененные известные стихи из Фауста: «Тебя, метафизик, чувственник, женщина водит за нос! Мефистофель». Я перевернул заглавный лист и прочел: «Нижеследующее я составил по своим тогдашним заметкам в дневнике; свободно восстановить свое прошлое правильно – трудно, а так все сохраняет свою свежесть, правдивые краски настоящего».

Похожие:

	Леопольд фон Захер-Мазох Губительница душ Рысью бежавшие лошади остановились как вкопанные; кучер набожно перекрестился, а сидевший в коляске молодой офицер невольно вздрогнул...		Диагностика и интерпретация апрель пресс эксмо-пресс 2 0 0 1 Д 46 Детский рисунок: диагностика и интерпретация. — М: Апрель Пресс, Изд-во эксмо-пресс, 2001. — 272 с, илл. (Серия «Психологический...
	Рубинштейн С. Я. 82 Экспериментальные методики патопсихологии Экспериментальные методики патопсихологии. — М.: Зао изд-во эксмо-пресс, 1999. — 448 с. (Серия «Мир психологии»)		ббк 84(7 сша) р 12 р 12 Анализ характера: Пер с англ. Е. Поле. — М: Апрель Пресс, Изд-во эксмо-пресс, 2000. — 528 с. (Серия «Психологическая коллекция»)
	Разработка серийного оформления художника В. Щербакова Пер с англ. — М.: Апрель Пресс, Изд-во эксмо-пресс, 2001. — 752 с. (Серия «Кафедра психологии»)		Барбара Вуд Китайская шкатулка «Китайская шкатулка»: Эксмо-пресс;... Шарлотту. Но зачем? К ней на помощь приходит ее бывший возлюбленный, компьютерный гений Джонатан Сазерленд. Чтобы найти разгадку,...
	Сатир В. Вы и ваша семья. Руководство по личностному росту Пер с англ Пер с англ. — М.: Апрель Пресс, Изд-во Эксмо, 2002. — 320 с. (Серия «Психологическая коллекция»)		Уроки мастера Москва эксмо к 2003 ббк 88. 4 Ф39 Ф39 Moshe feldenkrais... ...
	Ирвин Ялом. Мамочка и смысл жизни. Психотерапевтические истории Мамочка и смысл жизни. Психотерапевтические истории / Пер с англ. Е. Филиной. — М.: Изд-во эксмо-пресс, 2002. — 288 с. (Серия “Искусство...		Ялом И. Когда Ницше плакал/ Пер с англ. М. Будыниной ...