Красная река
Скачать 4.07 Mb.
|
 Харис Циркинидис КРАСНАЯ РЕКА ■ Исторический роман Перевод с греческого Эсмеральды Яннаки Санкт-Петербург АЛЕТЕЙЯ 2007 УДК 821.14-31 ББК 84(4Гре)-44 Ц69 Издательство благодарит за инициативу и финансирование издания АССОЦИАЦИЮ ГРЕЧЕСКИХ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОБЪЕДИНЕНИЙ РОССИИ (АГООР) и лично Ивана Игнатьевича САВВИДИ Циркинидис, Харис Ц69 Красная река : исторический роман/Харис Циркинидис; пер. с греч. Э. Яннаки. — СПб. : Алетейя, 2007. — 192 с. — (Греческая библиотека). ISBN 978-5-903354-76-4 Исторический роман «Красная река» повествует о трагических событиях в истории греческого народа в первую четверть XX века. Одни историки называют эти события «малоазийской катастрофой», имея в виду удаленность места действия от материковой Греции, другие — «турецким геноцидом», имея в виду сотни тысяч жертв среди мирного населения, массовые репрессии в отношении этнических греков, проживавших на территории Турции. Впервые публикуемое на русском языке произведение знакомит читателя с историческими обстоятельствами, вызвавшими роковую развязку назревавшего конфликта. УДК 821.14-31 ББК 84(4Гре)-44 В оформлении обложки использован рисунок греческой художницы А. Ксингаку  Харис Циркинидис, 2007 Э. Яннаки, перевод на русский язык, 2007 Издательство «Алетейя» (СПб.), 2007 «Алетейя. Историческая книга», 2007 Ассоциация Греческих общественных объединений России, 2007 ^ Исторический роман «Красная река» передает печальные события, память о которых отзывается болью в душе каждого грека. Автор, на примере одной семьи, передает трагедию разбитых судеб всего народа. Но страдания не сломили наших предков, они сохранили свою духовность ради будущих поколений. Греческий народ воспитан на основах православия и умеет прощать. Прощение — жест великодушных людей. Этот роман важен для формирования у нас и наших детей права на память. И мы должны помнить об этих страшных страницах истории, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах, подобной трагедии не повторилось. Надеюсь, что эта книга найдет своего читателя и займет достойное место в библиотеке каждого православного христианина. Искренне ваш, преданный сын своего народа, Иван Саввиди, президент АГООР.  Иноязычная и иноверующая. Полутурчанка и полугречанка. С двумя младенцами в объятиях и с двумя маленькими детьми рядом. Помню, как мы, трое греческих туристов, искали свои корни на высочайших плоскогорьях Понта. Ты и одна турчанка, тоже мать четверых детей, встретили нас у входа в село Эгрибель. Никогда не забуду, как твой взгляд устремился в прошлое, когда ты услышала, что мы юнаны (ионы — греки). «Я тоже юнан!» — сказала ты, широко улыбаясь, и продолжила: «Моя мать четырехлетней девочкой в 1917 году в ссылке потеряла своих родителей. Голодную и в полусознании один турок подобрал ее с улиц Севастии. Выросла, забыла немногие греческие слова, которые знала, вышла замуж за турка. Но вплоть до своей смерти твердила мне: „Доченька, помни, что ты - гречанка!" Я тоже вышла замуж за турка, родила четверых детей, которым тайно повторяю ту же фразу». Помню, как неожиданно ты ушла от нас. Возможно, подумала о последствиях разглашения своей тайны, переставшей быть тайной. Чуть дальше, под деревянным балконом своего убогого дома, тоскливо смотрела на нас, и из глаз твоих текли горькие слезы! Тебе и тысячам жертв геноцида, живым и мертвым, рабам своей судьбы: посвящаю эту книгу! «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь,.. ведущие в погибель... тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь...» От Матфея 7:13, 14 Пролог Сентябрь 1948 года. Греция истекала кровью от гражданской, братоубийственной, войны. Как обычно, в первую субботу сентября жители села Лекани нома Кавалы на своих табачных полях собирали зеленый лист табака. Густая тьма покрывала землю, высочайшие горы, окружавшие село и поле, в те печальные годы особенно нагнетали чувство страха и одиночества. Звезды, погруженные в утреннюю свежесть, казались крупнее и ярче, гора Христос темной громадой загораживала появление звезды Афродиты, видя, как она появляется и поднимается над горой, сельчане понимали, что наступает утро еще одного безопасного дня в их жизни. Божественную тишину движения звезд вдруг нарушил оглушительный грохот артиллерии, минометов и пулеметов. Партизаны левых сил с ближайшей горы Цакали стреляли огнем и железом по сторожевым постам и сельским домам. Сельские ополченцы, дежурившие в ту ночь, открыли ответный огонь. Как по команде, погасли сотни фонарей и люкс, которыми пользовались крестьяне на полях. Поле погрузилось в полную темноту и тишину. Братья, ослепленные ненавистью, с особым усердием пускали свои ядовитые стрелы друг в друга. К счастью, темнота и большое расстояние между ними не содействовали их печальному делу. Дым разрывов уже освещался слабым светом первого рассвета, когда показалась фигура высокого мужчины в черном. Он бежал по полю, не обращая внимания на летевшие снаряды и пули. Когда он приблизился к нашему полю, по развевающейся на утреннем ветру рясе и голосу мы узнали нашего соседа архимандрита Григориоса Сидирургопулоса.
старший брат. — Ты разве не слышишь грохота артиллерийских снарядов и свист пуль, летающих над твоей головой? Ложись на землю, ты слышишь меня! Архимандрит Григориос, равнодушный к выстрелам и советам моего брата, продолжал искать меня. Мне тогда было всего десять лет. От страха три мои сестренки и я спрятались в бороздах и молча выжидали, когда утихнет грохот орудий. — Уходи, сумасшедший монах! — кричал мой брат, но архимандрит, обнаружив меня в моем укрытии, вытащил меня и повел к селу. Архимандрит Григориос Сидирургопулос учился в Кесарии Каппадокии и Константинополе. Многие годы провел в знаменитом монастыре святого Георгия Перистерота в черноморском городе Трапезунде, где затем служил игуменом. В первые годы большевистской революции молодой архимандрит объездил Грузию, Южную Россию и Крым, проповедуя Евангелие, за что был два раза схвачен, избит и посажен в тюрьму. Вышел из тюрьмы психически больным. С тех пор его жизнь превратилась в настоящую пытку. Четыре года спустя, в 1921 году, его здоровье серьезно ухудшилось. В то время он служил воинским священником в греческой армии в Малой Азии. Он часто впадал в забытье, теряя чувство действительности, жил в каком-то призрачном мире. Порой при ходьбе он резко останавливался, яростно рвал на себе бороду, исступленно выкрикивая: — Сгинь, сатана! А вы, проститутки, сгорите в аду! Эти и другие подобные слова днем и ночью мы слышали от несчастного старика, жившего с нами по соседству в убогом каменном домишке. Сельчане избегали его, а маленькие дети при виде его, сломя голову, убегали и прятались. В то время я учился в начальной школе. Был отличником. Жаждал знаний, но нигде не находил книг, чтобы удовлетворить свою страсть к чтению. Не раз замечал, как архимандрит, когда рассудок ненадолго возвращался к нему, садился под густыми ветками вишневых деревьев и читал какие-то толстые и пожелтевшие от времени книги. Однажды, это было летом 1947 года, я нашел дверь монашеского дома открытой. Решил, что его нет дома, так как не раз он уходил, оставляя дверь открытой. Со страхом на цыпочках я вошел в дом. В одной из комнат нашел на полу высокую стопку книг. Не желая попасть в руки старца, поспешно схватил толстый том по географии и побежал к выходу. И тут же за спиной раздался его голос: — Сатана! Ты почему нарушаешь мой покой? С тех пор таким же образом я много раз брал и возвращал монаху его книги. Он же притворялся, что не видит меня, давая мне возможность пользоваться его «библиотекой» и набираться знаний и мудрости. В те годы тело мое было слабым, костлявым, но дух мой витал над высокими горами, окружающими наше село. И я, нетерпеливый, поднимался по незнакомой, но пленительной дороге, полной неожиданностей и открытий. Именно поэтому, когда старец пришел за мной в поле, я, не колеблясь, последовал за ним. Пренебрег угрозами брата, не испугался пуль, свистящих над нашими головами. Какая-то неудержимая сила влекла меня за монахом, какое-то предчувствие нового открытия давало крылья моим ногам, и мы бежали под взглядом односельчан, прятавшихся, как мыши, в табачных плантациях. Первый утренний свет уже обнял землю. За конической вершиной горы Христос сияла яркая Венера, звезда Афродита. Когда мы добрались до дома архимандрита, небо на востоке золотилось рассветом. На лестничной площадке нас оглушила близкая пулеметная очередь. Но это не испугало меня. Смотря на золотистый восток, я спросил монаха:
Он отстранил стопку книг, снял с пола две доски и, согнувшись, мы вошли в узкий и сырой подземный ход, покрытый ветками. Освещая себе путь фонарем, мы прошли вглубь. Там на больших каменных плитах стояли два металлических ящика. Как только старец открыл их, сильный запах плесени и гнилой бумаги ударил нам в нос. — Батюшка Григорис, что это за бумаги? — спросил я с удивлением. Монах уставился на меня своими голубыми глазами, взял меня за плечи и спокойно ответил: — Слушай, дитя божье! Я стар и болен. В селе меня все избегают. Я их не понимаю, они не в состоянии понять и принять меня. Моя звезда или погасла или люди уже не видят ее. Во всем селе лишь ты меня не боишься, лишь ты пытаешься вырваться из оков неграмотности и предубеждений. На своем пути ты встретишь много врагов и преград. Но не сдавайся. Я оказался слабым, устал, не выдержал пути, ведущего вверх, заболел. Мне уже нечего ждать, лишь прошу от бога прощения, милости и скорого вечного покоя. В этих ящиках находятся бесценные материалы об исторических событиях, об истреблении людей, о войнах и, главное, о трагических судьбах людей. Годами я собирал их. Мой разум не выдержал испытаний, знаю, порой он покидает меня. Мне не по силам использовать их по назначению. Но не хочу, чтобы они пропали. Прошу тебя, когда вырастешь и сможешь понять им цену, используй их. — Что это за истории, батюшка? В его голубых глазах появились слезы. И пока он говорил, передо мной открывалась страница за страницей жизнь человека неспокойного, ищущего, мудрого и опытного, на своем пути столкнувшегося с любовью и ненавистью, с верой и предательством. Но достаточно одного мига, чтобы прервалась эта картина, погасло пламя в его глазах и мрак охватил его разум. — Маленький мой Харис, часто слышу, как твоя мать, занятая делами по дому, оплакивает своих родственников и двоюродных братьях, пропавших в незабвенных родных местах Понта и Малой Азии. Почему ты не просишь ее поведать тебе о них? Я повесил голову, покраснел со стыда, будто совершил что-то дурное. Не ответил. Старец Григориос посмотрел на меня с пониманием. Две слезинки покатились по его впалым щекам. Он глубоко вздохнул и продолжил: — Греция дала миру знания и культуру. Но часто люди или не понимают прогресса, или завидуют ему и поэтому воюют с ним. Так и мы часто оказывались перед негра мотностью и варварством. Сражались, победили и проиграли. Но то, что произошло с нами в 1922 году, приговорило нас впредь плестись в хвосте современной истории человечества. Здесь ты найдешь великие страсти и живые свидетельства этой катастрофы. Но получишь особое благословение, если когда-нибудь поведаешь о моем близком друге Мильтиадисе Павлидисе и его любимой жене Ифигении. Я вырос, продолжил учебу в гимназии Кавалы. Каждое лето старец Григориос рассказывал мне о малоазийской катастрофе, о Мильтиадисе, Ифигении и об их сыне Илиасе. В 1955 году во время прогулки по сельской площади архимандрит умер от кровоизлияния в мозг. В 1958 году я, первокурсник военного училища, поехал в село. И первым делом отправился в тайник старца Григориоса за ящиками. К тому времени дом его совсем обветшал. Подземный ход развалился. Никто из родственников и знакомых архимандрита ничего не знал о судьбе книг. Обещание, данное мною старцу Григориосу, не давало мне покоя. Я провел многочисленные исследования, посетил множество стран в поиске информации. Плодом многолетних поисков является эта книга. Люди уходят. История жизни отдельных людей ведет к правде, является источником действия будущего мира, в котором уважение жизни и прав человека не будет зависеть от цвета его лица, происхождения или веры. Харис Циркинидис, Париж, август 1997 Глава 1 ^ «Принимаем Конституцию или нет?». С этим роковым вопросом обратился к собравшимся великий везирь Кютчюк Сайд паша. В большом зале Боюк Мабеин султанского дворца Гилдиз Киюк, где заседало Великое Национальное Собрание, воцарилась мертвая тишина. Была ночь на воскресенье, 24 июля 1908 года. Утром 23 июля из Штаба Армии из Салоник поступила телеграмма: «В случае если султан не подпишет немедленное вступление в силу Конституции 1876 года, армия пойдет на Константинополь». Министры, генералы и улемы не подняли свои головы и не промолвили ни слова, когда великий везирь им сказал: «Ваше молчание равнозначно одобрению». Так, было единогласно подписано предложение о восстановлении Конституции Турции. Абдул Хамит, называемый европейцами «красный султан», уединившись в своем кабинете, нервно шагал из одной стороны в другую. На его лице четко нарисованы гнев и безнадежность. Его лицо, бледное от туберкулеза, пожелтело, нос казался более крупным и горбатым. Он подошел к открытому окну и пристально посмотрел на звездное небо. Летний морской ветер ласкал его больной лоб. В эти минуты все свои надежды он возлагал на Аллаха и ждал от звезд какого-то знака. «Красной лисе», как его называли другие, было уже шестьдесят лет, но выглядел он старше. В тот вечер его сутулые плечи опустились еще ниже. Ни с неба, ни от любимых своих созвездий Льва и Ориона султан не получил желаемого известия. Вдруг с моря донесся шум приближающегося корабля. Он увидел, как огромная, черная масса надвигается на дворец. Султан закрыл окно, но через несколько минут вновь открыл его, протер глаза, чтобы убедиться, что это не кошмар. Тень быстро увеличивалась и приближалась к султанскому дворцу. Скоро все разъяснилось. Броненосец бросил якорь напротив дворца и нацелил пушки в окна султанского дворца. Всесильный султан стал пленником. Он с силой захлопнул оконные рамы, будто хотел защититься от внешнего врага. По дворцу раздались его безумные крики. Женщины в гареме безутешно плакали, рабы и слуги дрожали от страха, а секретари закрылись в своих квартирах. Лишь адъютант султана Изет-бей, шейх Абдул Худа и командир императорской охраны, дрожа, посмели войти в кабинет султана. Все вокруг было разбито и перевернуто. Абдул Хамид с кроваво красными от ярости глазами стоял в середине кабинета с длинным острым ятаганом в руках. Бросив дикий взгляд на них, заорал: — Эй, вы! Видите те семь яблок на столе? Они символизируют семерых членов комитета младотурков «Союз и прогресс». Ударом меча я разрезал их пополам, но они не сдвинулись с места. Черные псы! Они уничтожат империю. Другие семь яблок символизируют семь главных национальностей нашей империи. Когда я рубил их мечом, пять остались на месте, а два упали на пол и развалились на части. Знаете, какие нации представляют эти яблоки? Офицеры переглянулись, но ни один из них не осмелился ответить. Султан разразился нервным смехом и добавил: — Два яблока представляют две мерзкие нации: греков и армян. Во время моего правления эти черви воздвигли церкви большие, чем мы мечети строили, школы и дома, соперничающие с моими дворцами. Они стали господами, а турки рабами. Эти неблагодарные существа вступили в заговор с младотурками против меня. Однако, подобно яблокам они будут вырезаны их же друзьями, младотурками. Преданные ему подчиненные были тронуты его словами, но не промолвили ни слова, и султан продолжил: — Подойдите к окну и посмотрите на эту наглость! Наши же пушки направлены в окна султанского дворца! Подлые предатели! Он бросил свой ятаган из окна, словно прицеливался в офицеров броненосца, нарушивших свою клятву верности. Затем все утихло. Лицо султана смягчилось, его советники перестали дрожать. Он по-отцовски посмотрел на них и с еле слышным голосом признался: — Друзья мои, вы одни остались верны мне, я чувствую, мы проиграли. Принесите мне эту проклятую бумагу, я подпишу ее! * * * В тот вечер вплоть до без пяти двенадцать жизнь в необъятной империи была обычной. Ровно в двенадцать все сошли с ума.
От Йемена до Сербии и от Колхиды Понта до Триполи Ливии земля, море и небо сотрясались от приветственных выстрелов, фейерверков, гула кораблей, движения, голосов и горящих костров. До утра радостно звонили церковные колокола. Фонари, факелы и свечи на дорогах и площадях превратили ночь в день. Люди разных национальностей и возрастов смешались. Мусульманки и христианки с детьми на руках и в чреве бежали на майданы, чтобы с песнями и танцами вместе со всеми отметить счастливое событие. Радостные возгласы моряков и рыбаков сливались со звуками свирели и ударами пастушьих барабанов в горах, в оврагах и на полях. Муэдзины поднялись в минареты и кричали до утра.
Греческие повстанцы с гор Македонии, болгарские члены комитата, турецкие жандармы и солдаты с оружием на плечах, обнявшись, шли по улицам городов и сел. Все забыли! Все простили! История человечества не знала подобных массовых выступлений представителей разных национальностей на такой огромной географической территории и за такое краткое время. Безграничная радость, веселый шум и безумие охватили всю бывшую Оттоманскую империю. Греческое правительство и король торжественно приветствовали провозглашение Конституции Турции. Наследник греческого престола Константинос в беседе с французским военным атташе похвастался, что еще с начала 1907 года он поддерживал тесные связи с младотурками. Несколько дней людская толпа собиралась у дома турецкого посла Наби-бея и заставляла его приветствовать из окна собравшихся. В этом безумном ликовании и в забытье раздавались отдельные голоса, выражавшие тревожное ожидание, дальновидность и страхи о будущем: Вселенский патриарх Иоаким был сдержан и не разделял общего оптимизма. Понтийский коммерсант из города Синопа Георгиос Павлидис, услышав весть об амнистии, испугался, что это хорошо поставленная ловушка. Два его сына, Фемистоклис и Платон, были партизанами в Македонии, и он беспокоился об их судьбе. Георгиос и его жена Афродита были родом из города Ак Даг Матена из внутреннего Понта. В 1901 году переехали в прибрежный Синоп. Поводом этому стало столкновение с филотурком, греком-священником, попом Эвтимом. 27 июля 1908 года в знаменитом Понтийском монастыре Святого Георгия Перистерота игумен монастыря собрал монахов и сказал им: — Наконец-то, кончились мучения нашего несчастного народа. Мрачные годы прошли. Давайте отпразднуем это событие, помолимся, чтобы впредь мы мирно, как настоящие братья, жили с турками. В беседу вступил монах и искусный певчий Иеремиас Доксопулос: — Вы правы, почтенный игумен, сейчас, когда мы свободны, нам нечего бояться, у нас будут равные права с турками. Григориос Сидирургопулос, высокий, худой, голубоглазый и хорошо сложенный монах 23 лет ударил кулаком по большому деревянному столу и, не прося слова, вмешался в беседу: — Святой игумен, я всегда восхищался вами за вашу мудрость. Простите меня или накажите за неуважение, но выслушайте меня. Игумен сердито посмотрел на него, но мягко предложил: — Конечно, брат, ты будешь наказан, а теперь мы тебя слушаем. Молодой монах мечтательно посмотрел в окно на покрытые зеленью вершины гор. Бросил беглый взгляд на братьев-монахов и, уставившись прямо в глаза игумена, твердым голосом начал говорить: — Братья мои, вчера вечером мне приснился кошмарный сон. Огромная волна с Салоникского залива двинулась по берегам Фракии, из Дарданелл и Босфора попала в Черное Море. Стала гигантской и, двигаясь на юг, меняла цвет. В начале помутнела, потом покраснела, как кровь. Ударила по берегам Черного моря, затопила города Синоп, Амисо, Котиоро, Керасунд, Трапезунд и Сурмена. Даже высочайшие Понтий ские горы не смогли сдержать ее натиска. На своем пути она поглотила города Кастамони, Амасию, Севастию, Эрзерум и Кесарию, разрушая дома, церкви и школы. Тысячи людей утонули. Даже наши монастыри на орлиных вершинах Понта — свя того Георгия, святого Иоанна Вазелона и Пресвятой Девы Сумела — сдались под разрушительным напором окровавленной волны. Брат Григориос ненадолго замолчал. Затаив дыхание, все смотрели на него. Он же с волнением добавил: — Братья мои, я боюсь! До сегодняшнего дня нами правил дикий и грубый султан, которого мы называли Красным Султаном, а сейчас поднимут головы тысяча мелких султанов, гнет которых не смогут удержать ни взятки, ни Фанариоты, ни великие державы. Вижу большие бедствия. Страшные события... Но и султан Абдул Хамит с первых дней после подписания действия Конституции почувствовал, что сидит на горящих углях. Младотурки значительно сократили число его адъютантов, распустили корпус камердинеров и заполнили дворец подкупленными шпионами. * * * 29 июля 1908 года, в первую пятницу после провозглашения Конституции, султан проснулся в плохом настроении. Согласно обычаю он был обязан соблюдать строгий ритуал, так называемый Селамлик. Он должен был отправиться со свитой в мечеть Хамидие на обычную недельную молитву. Задолго до рассвета множество народу собралось на холме вокруг дворца. Молодые и дети, как муравьи, взобрались на стены, на ограды, на деревья и на столбы, чтобы увидеть своего уже «демократического» султана. Впервые по краям дороги в мечеть были выстроены школьники разных национальностей. Шестьдесят учениц-гречанок, выбранных из женской школы Заппио, и шестьдесят школьников из Вселенской и Духовной школы Халки приняли участие в этой церемонии. Среди школьников особенно выделялся высокий знаменосец, черноволосый и натренированный юноша с выразительными зелеными глазами. Кругом раздавались громкие ритмические крики толпы:
В манифестациях инициаторами выступали греки и армяне. Султан, стоя перед окном в парадном костюме, прежде чем выступить, недовольно бросил взгляд на броненосец, пушки которого все время были нацелены на дворец. Ощутил тяжесть в груди, а затем, смотря на безрассудных христиан, прошептал: — Чему радуются эти юнаны, что празднует этот многострадальный народ? Младотурки остановят его дальнейшее развитие, они истребят его! Началась церемония. В шести закрытых каретах в мечеть прибыли женщины из султанского гарема. Последовали генералы и адъютанты. Звучал марш Хамидие. Во главе султанского экипажа с четырьмя чистокровными белыми лошадьми шли представительные всадники. Голоса, одобрительные возгласы, беспорядок и толкотня затрудняли движение экипажа. После молитвы султан не взял вожжи, чтобы по обычаю самому повести экипаж назад во дворец. Сзади пешком следовала свита. Смешно было наблюдать, как в небывалой путанице и беспорядке кареты, лошади, собаки, солдаты, школьники и свита бегут ко дворцу. Народ, как всегда, получив «хлеб и зрелища», наслаждался праздником. Веселье и танцы длились целый день. * * * Неисповедима воля Господня. Непредвиденны игры судьбы. Свои законы души, свободной и независимой. Иногда один день в жизни целого народа или одного человека может быть отмечен богатыми событиями, но порой годы проходят пусто, бессмысленно, равнодушно, без перемен. Эта пятница, 29 июля 1908 года, приготовила много неожиданностей и оставила неизгладимый след в жизни младшего сына коммерсанта из города Синопа Георгиоса Павлидиса, Мильтиадиса Павлидиса, знаменосца Халкской школы у султанского дворца. Во время церемонии он испытывал противоречивые чувства. Султан, абсолютный владыка необъятной Оттоманской империи, тиран, перед которым когда-то становились на колени даже послы могущественных стран, сегодня в глазах своих поданных выглядел маленьким и беспомощным. Даже райи, обязанные при встрече с мусульманами слезать с лошадей, прекращать работу и поприветствовать их, в то утро помчались во дворец и едва не вошли в святилища султанского гарема. Но Мильтиадис, несмотря на свой юный возраст, не разделял восторга и радости наивной толпы. Он чувствовал неуверенность и страх, не зная, кто воспользуется новым положением в стране. Разве не провозглашали в прошлом равенство, чтобы на деле установить самую суровую эксплуатацию, свободу, чтобы порождать рабов, братство, чтобы совершать резню?! «О! Рабы, не празднуйте, не приветствуйте господ: вы надеваете петлю на свою шею!» — думал Мильтиадис. Он сомневался в благих намерениях новых властей, но не терял надежды. Греческая нация с отвагой и верой в прекрасное выдержала суровые испытания, своей бессмертной культурой возвысила человека, вызвав всеобщее восхищение, с щитом защищала грудью родной очаг и высокие идеалы, и даже порабощенная с лирой и песней, с рясой и книгой, храбро и стойко поднималась вновь и вновь и открывала новые пути, ведущие к свободе и прогрессу. Так и сейчас, размышлял Мильтиадис, из любого положения, в котором окажется греческий народ после нового восстания младотурков, беспокойный и созидательный его дух найдет выход. С детства Мильтиадис увлекался чтением. Ему нравилось часами рыться в книгах. По примеру своих древних предков, он все подвергал сомнению и во всем старался видеть саму суть и глубину. В свободное время занимался классическими видами спорта. Стипендиат Коммерческой школы Халки, он был отличником, и у него не было времени для развлечений. Но в то утро, мучаясь вопросами, выглядит ли султан моложе своих лет, какую участь уготовили ему младотурки и другими подобного рода мыслями, он вдруг заметил, что ученицы женской школы Заппио бросают украдкой взгляды на него. Неискушенный в любовных делах, он покраснел, не зная, чем объяснить интерес к себе. Посмотрел на свой костюм, туфли, не найдя ничего странного в своем наряде, вновь взглянул на девушек. Они были одеты в длинные синие плиссированные платья с белым воротником и с синим бантом в форме меандра на подоле. Их волосы украшали лавровые венки и жасмин. В тот момент перед девушками проходил султан, и они громкими аплодисментами приветствовали его, а взгляды их, полные лукавства и юного задора, были обращены к парням, и в первую очередь к знаменосцу Мильтиадису. Юноша растерялся, у него сильно стучало в висках. Доносившееся сладкое благоухание лавровых венков несло с собой и аромат свежего, девственного женского тела. Он возбуждал обоняние, будоражил кровь и туманил разум. Внимание Мильтиадиса привлекла черноглазая ученица, стоящая напротив него в группе четырех девушек. Высокая, стройная, как косуля, с конским хвостом, она напоминала древних дочерей Крита, нарисованных на сосудах и дворцовых фресках мифического царя Миноса. Его охватило волнение. Таинственная сила пронзила сердце, взбудоражила кровь и наполнила его опьяняющим чувством. Он успокоился, но сердце его забилось еще сильнее, когда их взгляды встретились, и девушка ласково улыбнулась ему. * * * Сладкое вино юности и любви! Ты возбуждаешь разум, нарушаешь покой и заполняешь душу своим нектаром. Сладкое и животворное, ты будишь чувства, облагораживаешь и возносишь до небес тленное тело. Под твоим действием все принимает пленительный образ, и по твоему велению души и тела объединяются для любви и созидания. В этот день Ифигения — так звали девушку — и Мильтиадис не раз еще обменивались взглядами, и сердца их наполнялись томлением и ожиданием. После окончания церемонии Мильтиадис попытался найти Ифигению, но она поспешно исчезла в толпе. Какое-то непонятное чувство страха, вины и одновременно счастья воспаляло ее щеки и захватывало дух. Она наняла карету с двумя красными лошадьми и уехала домой, где быстро поднялась по внутренним лестницам в свою комнату, закрыла дверь и упала ничком на кровать. Мильтиадис и два его одноклассника спустились к Босфору. Они прошли у дворца Цирагана и по набережной добрались до прославленного дворца Долма Баксе. Все еще находясь в пылу вчерашних торжеств, люди всех возрастов и национальностей гуляли по улицам и проспектам. Уличные торговцы продавали вареную кукурузу, арабские фисташки, карамель и другие мелочи. На площади, простирающейся от дворца до мечети, народные музыканты играли на барабанах, кларнетах, скрипках и Понтийских лирах. Безудержная толпа кричала, свистела и танцевала. Даже жандармы, солдаты, болгарские комитаты и греческие повстанцы с пистолетами на ремнях и с винтовками за плечами участвовали в этом стихийном народном празднике. Мильтиадис и друзья его пошли на знаменитую площадь Таксим. Это была их последняя встреча. В то лето все трое окончили школу Халки и перед отъездом на родину решили провести несколько часов в аристократическом кафе «Бельвью» и поделиться друг с другом своими планами. За соседним столиком за кружкой холодного пиво сидели трое молодых мужчин, обсуждая события в Македонии и восстание турецкой армии в Салониках. Мильтиадис подошел к ним и, извинившись, спросил:
Мильтиадис улыбнулся и, осмелившись, сказал: — Двое из вас похожи на партизан, а вот у этого господина, — имея в виду третьего члена компании, — нет бороды и кожа слишком белая для партизана. Все засмеялись. Безбородый молодой человек представил своих друзей: — Константину, грек-македоноборец, рядом с ним болгарский комитат Стамбулов. А я — еврей Бурлас, владелец магазина тканей. Мильтиадису показалось, что над ним шутят: — Надеюсь, вы не издеваетесь надо мной. Вы в совершенстве говорите на гречес ком языке, и я предположил, что все вы греки. Молодые люди громко засмеялись, и их смех смешался с музыкой и песнями, раздающимися на большой и живописной площади. Бурлас замигал своими хитрыми глазами: — Ты забываешь, что мы живем в трех грешных городах? Как говорят турки, в гяурских городах. Да разве возможно, живя и работая в Константинополе, Салони ках и в Смирне, не говорить по-гречески? Мильтиадис, не скрывая своего беспокойства, спросил:
Тоска, друг мой! Не дождусь, когда успокоиться море, чтобы отплыть в родную Никомидию. Пользуясь случаем, встретился с моим другом Бурласом, который поставляет ткани в магазин моего отца. Познакомился со Стамбуловым. Бог сжалился над ним, и он не попался в мои руки десять дней тому назад. Не знаю, встретился бы он вновь со своей красивой невестой! * * * Новость окрылила Мильтиадиса. Он забыл и султана, и младотурков, даже сладкие глаза прекрасной незнакомки отошли на второй план. Перебегая от одной площади к другой, он пошел на причал, откуда отправлялись корабли в греческие города Понта. Поднялся в старый город, побродил по лабиринтам знаменитого закрытого рынка Капали Царси и изнуренный пришел на площадь святой Софии и сел на скамейке под прохладной тенью огромного дикого каштана. На площади — турки ее называли «Султан Ахмет» — и вокруг «Синей Мечети», святой Софии и в парке Топ Капи по-прежнему шли народные празднества. Люди пели и танцевали, стреляли в воздух. Вдруг из шести минаретов мечети «Султан Ахмет» и четырех святой Софии раздались громкие голоса муэдзинов, зовущих верующих мусульман к послеобеденной молитве. Замолкли музыкальные инструменты, прекратились танцы. Кто бежал к мечетям, кто молился на коленях, обратив лицо к Мекке. Мильтиадис закрыл лицо ладонями и в воцарившейся тишине невольно вспомнил свое детство. До переезда из Ак Даг Матена по воскресеньям вся семья ходила на службу в митрополитский храм святого Харалампия. Пятилетний Мильтиадис завороженно смотрел на икону Иисуса Христа на куполе храма. На вопрос отца, почему он все время смотрит туда, с детской наивностью отвечал: — Я тоже хочу подняться так же высоко, как он! От тоски по детству на его глазах выступили слезы. Он встал и, гонимый неудержимый силой, направился в еще открытый храм святой Софии. Сняв туфли у дверей, вошел в храм. Яркий свет резко ударил в глаза. Казалось, что здесь была обитель солнца. По детской привычке он обратил взор к куполу в поиске знакомого образа всемогущего. Тщетно. Храм был голый. На стенах его не осталось ни малейшего следа от известных всему миру мозаик. Ничто не напоминало о былой славе и величии центра православия. Задетый представшей перед ним картиной опустошения, Мильтос задавался вопросами, ответы на которые могло дать только будущее. Здесь когда-то проходили коронации императоров, воскресные службы, свадьбы, ночные молебны в дни опасностей Византии. Его прошлое было богато, будет ли настолько богато и его будущее? Откроет ли этот храм когда-нибудь свои врата православным верующим, зазвучат ли с его амвона проповеди о любви и прощении? Теперь здесь была мечеть. Мильтос видел, как мусульмане на коленях благоговейно молились Аллаху, своему богу. «Бог один, хотя часто мы этого не понимаем», — подумал он и последовал их примеру. Встал на колени, но не повернулся лицом к Мекке, а к востоку. Закрыл глаза и взмолился: за мир в Турции, за братьев, за скорую встречу всей семьи, за исполнение заветного желания поклониться Пресвятой Деве в ее далеком пристанище в крутых Понтийских горах Мела. И чудо произошло! Тяжелая мужская рука опустилась на его правое плечо, и раздался знакомый и родной голос: — Вот, ты где, братец! А я тебя везде искал. Узнал, что вы пошли на церемонию молитвы султана. Заметил тебя, когда ты входил в храм. Им очень хотелось броситься друг другу в объятия, закричать от радости, но место было святое. Свершив молитву, братья молча вышли из храма. Немного отдалившись, Фемис могучими руками схватил Мильтиадиса, крепко обнял его, поднял высоко, потряс в воздухе несколько раз и поставил перед собой. Только тогда они посмотрели друг на друга. Две пары зеленых глаз, похожих, как две капли воды, с любовью смотрели друг на друга. Два брата, высоких, сильных и стройных, подобно Аполлону и Адонису, не могли наглядеться друг на друга. Обнявшись, братья направились в ближайшее кафе. Мильтос, как его звали в семье, не скрывая своего беспокойства, спросил:
сказать, что мы не вернемся в Синоп, пока не получим известия о Платоне. Знаешь, король Саламина, посылая своих сыновей, Айянта и Тевкра, в Трою, заставил их поклясться.
* * * После упорного настояния Фемиса братья отправились в квартал Перан, чтобы остановиться в аристократической гостинице, знаменитой Перан Палас. Гостиница находилась недалеко от площади Таксим. Она была построена греческим промышленником Бодасакисом. Это было здание, куда впервые в городе был проведен электрический свет. Служащий в приемной, элегантный житель Леванты с бабочкой, увидев длинную бороду и потную рубашку Фемиса, недовольно заявил: — Господа, сожалею, но в нашей гостинице принимаем только клиентов в при личной одежде... Он не успел завершить фразу, как Фемис, бросив на него свирепый взгляд, повелел: — А я говорю, что вы дадите мне самый лучший угловой номер с видом на Босфор и бухту Золотого Рога! На крик Фемиса в приемную пришел директор гостиницы, грек, в элегантном костюме с зеленой бабочкой и с видом кардинала сказал: — Господа, у нашей гостиницы избранная клиентура. Она переполнена. Прошу не шуметь. В других гостиницах вы найдете подходящий для вас номер. От этих слов Фемис пришел в ярость. Его зеленые глаза метали молнии. Он схватил директора за бабочку и заорал: — Негодный писарь, в то время, как мы, бородатые и в грязных рубашках, сражались в Македонии, ты набивал свой живот всякими лакомствами и наслаж дался комфортом. Позор эллинизму, что рождает тебе подобных. Знаешь, я не люблю многословия. Плачу и требую выделить лучший номер... Сию же минуту... понял? С детских лет идеалом Мильтоса был Фемис. Сейчас же он особенно гордился старшим братом, его мужеством и силой. Своей бородой, широкой волосистой грудью, божественной статью и красотой он напоминал древних длинноволосых обитателей Олимпа. Им выделили самый комфортабельный номер с роскошной мебелью и дорогими люстрами. Пока они размещали свои вещи, Мильтос, не переставая, расспрашивал брата о битвах, в которых тот принял участие, о тюрьме, где сидел недолго, о порабощенной Македонии и свободном греческом королевстве. Но Фемис от усталости еле держался на ногах. Он без боя упал в объятия Морфея и через десять минут спал крепким и счастливым сном. Мильтос тоже устал, но не мог уснуть. Разные мысли не давали ему покоя. Сегодня ему, восемнадцатилетнему, неискушенному и неопытному в жизни юноше, пришлось испытать многое. Он подошел к открытому окну. Слева, почти под его ногами, простирался Босфор, тянувшийся до Мраморного моря. Справа — узкая морская полоса, залив Золотой рог, который отделяет Константинополь от его новых кварталов. По железному мосту Галата, соединяющему квартал Перан со старым городом, толкаясь, все еще двигались пешеходы и повозки. В старых и новых кварталах и в жилых азиатских берегах ярко горели огни домов, площадей и государственных зданий, построенных у моря и на утопающих в зелени холмах. С площади Долма Баксе раздались громкие удары часов. Была уже полночь. Как по сигналу сразу же прекратились веселые голоса, песни и танцы. Город потянуло ко сну. Блаженная тишина опустилась на землю и море. Мильтос сел в дорогое кресло у открытого окна, смотревшего на северо-западные кварталы. В темноте он четко различил греческий квартал Татавла. Там обычно султаны поселяли христиан, умелых мастеров, которые строили корабли, мастерили оружие, возводили мосты и все техсооружения империи. Турки накладывали на них большие налоги и заставляли поменять веру. Но те отказывались, трудились, не покладая рук, строили дома по соседству друг с другом, под ними рыли подземные проходы на случай, если придется приютить своих соотечественников во время гонений. В пасхальные дни 1821 года здесь разыгралась невиданная драма, были вырезаны сотни христиан. Тогда до смерти был замучен патриарх Григорис V. Со стороны залива Золотой рог дул свежий ветерок, принося с собой запах моря, смешанный с ароматом жасмина и лавра. Вид ночного города очаровал Мильтоса и погрузил его в размышления об историческом пути и будущей судьбе города и эллинизма Анатолии. Запах цветов взбудоражил его молодую кровь, он подошел к открытому окну. И тут же почувствовал, как по его телу прошла горячая волна. Перед ним встал образ прекрасной незнакомки. Казалось, что ветер вместе с ароматом жасмина принес и ее запах. Мильтос покраснел, сердце его застучало сильнее. В тот же миг яркий метеорит рассек ночное небо, и он, как это принято, загадал желание: «Господи, сделай так, чтобы я снова увидел ее!» Влюбленный юноша не знал, что кварталом дальше на балконе мраморного особняка стояла виновница его воздыханий и, обратившись к метеориту, молилась: «Пресвятая Дева, сотвори чудо! Дай мне еще раз увидеть вчерашнего знаменосца, юношу с зелеными глазами...». Мильтос и Ифигения, не волнуйтесь! Судьба заранее расставила вам свои шелковые сети. Будущее обещает вам встречи. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | Темная река — это река испытаний, через которые приходится пройти детям Белки и Ежевики, внукам великого предводителя Огнезвезда... | | В жизни трех неразлучных приятелей произошло несчастье – одного из них похитили, и это злополучное похищение навсегда изменило судьбы... |
| Это было тогда, когда только начиналась та великая ломка в нашей стране, которая идет еще до сих пор и, я думаю, близится теперь... | | Минерам была поставлена задача: следуя за отступающими войсками, взорвать мосты в районе деревни Калище. Задачу они выполнили мосты... |
| Однако, уже в феврале 1921 года Красная армия захватила Грузию и установила там коммунистическое правление. Грузинское правительство... | | Виктор Острецов. Черная сотня и красная сотня: [Правда о Союзе русcкого народа] |
| | ||
| Река Б. Лаба р. Бурная пер. Воронцова-Вельяминова л. Азимба р. Азимба (25 км, 2 дня) | | Йорке), where there is a broad river (где есть широкая река; there is/are — имеется), with ships coming and going (с кораблями приходящими... |