Татьяна Москвина Она что-то знала … но света источник таинственно скрыт… Анна Ахматова
Скачать 3.35 Mb.
|
14м– ^ – Стоит, как видите, и прекрасно стоит. Михаил Булгаков. Записки покойника Утром Марина в широкой тельняшке до колен, что было пикантно и шло ей, с хмуринкой в глазах, но личиком ясным, разглаженным, принесла пакетик с одноразовой зубной щёткой и позвала «деушку из Петербурга, мрр» пить кофе в кухню-столовую. И там царил серебристо-голубой мир, комфортный, просторный и безразличный. Мама Анны любила русский расписной жар подносов и досок, небелёное полотно и цветастый ситец, и Анна с детства без дерева и красных цветов не чувствовала бытовой радости, но Марине, конечно, торжество металла и холодных тонов было к лицу и к душе. Она поставила перед Анной на стеклянный круглый столик стеклянную чашку с кофе, а сама, попивая полезный напиток айран, стала комментировать телевизионные картинки, в которых то и дело попадались хорошо знакомые ей лица. – О! глядите-ка! Лера! Её Величество свинка Лера с дочуркой волшебный крем рекламируют. Йо-йо! Обе редкие бездарности, даже в сериалы не зовут – паскудный характер. Я её, старшую, тут посмотрела, она с дуба рухнувши решила «Внезапно прошлым летом» Уильямса игрануть. Уй, мама! Она ж по типу – генеральская жена, как в шестьдесят седьмом за своего Пышкина вышла, так и живёт за ним припеваючи, жизненного опыта – ноль, мозгов – ноль, нервы как брёвна, Уильямса она играет, обалдеть. Я вообще не догоняю, зачем такие бабцы идут в актрисы. Несчастные русские бабы опротивели до колик, но я вам скажу, деушка из Питера, счастливые русские бабы, которым достались на всю дорогу мужички с головой и членом, – это такая дрянь, такие скотины самодовольные… – Ну не все, – заметила Анна. – Да почти. И заметьте – эти «генеральские жёны» со своими гладкими лицами-задницами обязательно их хоронят, этих своих «генералов»… Фрр, это без вариантов. А, сейчас фильм будет с Катей Михайловой… жалко, идти пора. Пробки – ехать час, не меньше. – У нас тоже пробки, – ни к селу ни к городу заметила Анна, – Пробки у них! Bay! Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй… У вас, дуся моя, не пробки, а бездарность и сонная одурь. Все ваши проблемы, ля-ля, на дорогах можно решить за полгода, если их решать, а не спать на ходу. А здесь реально труба. Та самая труба, из которой… Да, Катя способная была тётка, не спорю, ей бы хоть каплю ума – стала бы актрисой… Знаете, вот какая любопытная закономерность: не все умные женщины обязательно становятся большими актрисами, но все большие актрисы – умные женщины, без исключения! Потому что надо прежде всего понимать, что ты играешь. – А как же там… особенная природа, вдохновение, интуиция, чувственность? – Без ума – ни …уя, – отчеканила Марина. – На одну, на две роли хватит. Пожалста вам примерчик. Взяли в наш цирк молодую кобылку – фу-фу, прелесть что. Рыжая грива до попы, рост метр восемьдесят пять, высокие скулы, лепка лица изумительная плюс карие глазищи, улыбка, голос низкий, волнующий, двигается, поёт еще, зараза, и это всё называется Аделаида Федорчук. Ввели её в «Соседей», в «Иванова» – аплодисменты посреди действия, слушок по всей Москве, тут же – ассистенты по кастингу и милости просим в сериал «Маша и мечты». Поснималась годок, и вдруг новые новости – я, грит, теперь не Аделаида Федорчук, а я теперь Воскресенская, потому что я во сне видела покойного императора и он мне сказал, что я буду отныне Аделаида Воскресенская. И погладил по голове. Паспорт поменяла, слушайте! Ну ничего не поделаешь, стали её писать как Воскресенскую, а чего зрителя путать? Ладненько, тик-так, тик-так. Сыграла Моэма ничего себе, опять позвали в сериал «Это ты, любовь», и тут наша Аделаида встречает короля цветных металлов Олега Фриденберга, выходит за него замуж и в обход покойного императора становится Аделаидой Фриденберг. Какой уж тут театр! Ушла, завела какую-то антрепризу немыслимую и там поставила сама себе супершоу, а что она, бедная девочка из Новокузнецка, могла поставить, трам-пам-пам, вам понятно, надеюсь. А Фриденбергу тоже ни к чему жену пускать на панель искусства, да ещё за свой счёт, пошли свары, так что недолго музыка играла, разводится наша рыжуха и… выходит замуж за итальянца. Фамилия Пизаличелло… Ага-ага, ну, вы понимаете, карьера-актрисы Аделаиды Пизаличелло была бурной и короткой. В Италии она сделалась Ад единой, родила малышку и с оной малышкой, оформив развод и без копья денег это чудо сибирской техники заявляется обратно в наша Раша и падает в ноги Муранову. Муранов, друг всех сирот и разведённых дам, вопрошает: как вас теперь называть? Теперь – лепечет она – я буду просто Аделаида, по типу как Далида… Так что – ум, ум, прав хитрец Кречинский, всюду нужен ум, всюду только ум… – А что бы вы ей посоветовали, этой Аделаиде, Марина Валентиновна? – Поступить так, как это сделала я, – взять звучную, красивую фамилию на четвёртом курсе театрального института и уже никогда её не менять. Или упорно оставаться Федорчук, но сделать всё, чтоб это звучало для зрителя как – оу! – музыка. Я, впрочем, сторонница красивых актёрских фамилий, это и в карьере помогает… Что бы светило Фане Фельдман, не стань она Фаиной Раневской? Заправились кофеинчиком – пора, пора, у нас уже репетуйки на сцене, вам разрешат посидеть, да ещё бы он не разрешил, ха-ха, расскажете потом, как впечатленьице, йес? Сто лет назад, на Большой Козловке, где нынче располагается Театр имени Театра, тоже был театр – частный театр Кречетова, славившийся развесёлым бульварным репертуаром, изумительным буфетом и гран-кокет Истамановой. Истаманова владела самой тонкой талией в Москве, сердцем самого злобного театрального критика Саввы Заборо-Забровского и мужем-коннозаводчиком, который запрещал ей на сцене открывать грудь, отчего Истаманова всегда дефилировала в декольте, затянутом в газовую дымку, и сводила всех с ума уже бесповоротно. После революции театр Кречетова стал Театром Пролетарской гигиены, а Истаманова бежала в Берлин, где прославилась в синематографе под именем Иза Манн, но что самое поразительное – в революционных вихрях уцелели и вскоре оказались возле неё и Кречетов, и Заборо-Забровский, и муж-коннозаводчик. Из чего автор заключает, что по адресу Большая Козловка, 27, явно находилось заколдованное место и бил живой источник: искупавшиеся в нём становились неуязвимы. Иза Манн скончалась на своей вилле в Лос-Анджелесе на сто третьем году жизни, значительно пережив пролетарскую гигиену и даже сам пролетариат, о котором на исторической родине, куда перевезли её прах в 1992 году, уже никто не вспоминал. Удивительно, куда он так быстро делся, этот пролетариат, – воистину нельзя делать слишком серьёзное лицо в истории и так назойливо заявлять о себе! Во всяком случае, то, что театр пережил пролетариат, как пережил царей, дворянство, НКВД и КПСС, наводит на мысль – а не есть ли русский театр вообще наиболее устойчивая форма русской жизни? Вадим Спиридонович Муранов думал, что так оно и есть. Муранов возглавил театр – он тогда назывался Театр Профсоюзов – в 1957 году, уже будучи народным артистом СССР. (Звание это дал ему лично товарищ Сталин за главную роль в картине «Илья Репин» (1951).) Человек высокомерный и замкнутый, как и все сталинские соколы, Муранов прекрасно ладил с любыми властями, потому что великолепно владел собой и быстро схватывал набор ключевых ходов всякой демагогии. Единственное, что его выводило из себя, – это постоянно всплывающие толки о соответствии театра и «правды жизни»: для него любые персонажи, заявляющие о своей современности, будь то комсомольцы, солдаты, рабочие, проститутки или наркоманы, были в той же мере родственны реальности, как Снежная королева, дядя Ваня и король Лир. Вадим Спиридонович был глубоко, непоправимо театральный человек, ведь его отец Сафир (Спиридон) Муранов, впоследствии известнейший театральный администратор, играл у Кречетова два сезона, аккурат перед революцией, «Прекрасную Елену» Оффенбаха, где Еленой была Истаманова, а Сафир Муранов – Парисом. Что тут объяснять! Карточка с изображением тоненькой женщины в белой тунике и белом воздушном шарфе, с короткими ножками в легких сандалетах, сложно завязанных на щиколках, маленьким капризным ртом, светлыми кудрями и невероятными глазищами, женщины, на диво изящно вывернувшей плечико вперёд и отставившей крошечную ступню чуть-чуть вбок так, как никто больше не умеет в подлунном мире, висела в кабинете Муранова всегда. Случайные посетители иногда обращали внимание на разительное сходство женщины на фотографии и ныне здравствующей актрисы Марины Фанардиной. «Это Фанардина образца тысяча девятьсот шестнадцатого года, – объяснял Муранов. – Пожизненная любовь моего отца, Марина Истаманова». Излишне, наверное, и говорить, что Фанардина находилась в Театре имени Театра на совершенно особом положении – Муранов с ней даже никогда не спал, а спал он со всеми, и не для разврата, а для порядка. Марина облачилась в белый свитер и чёрные джинсы, наверное, чтобы подшутить над Анной, одетой точно так же, и по дороге рассказывала разные забавности про свой театр. – …и когда мы похоронили старушку Истаманову, я говорю Вадиму Спиридоновичу: о-ля-ля, слушайте, ну не могу я никак быть её реинкарнацией как родившаяся при жизни Марины Егоровны, в 195… году. На что он мне отвечает, что речь идет не о переселении душ, а о том, что я отлита по той же модели, по той же формочке. То есть, как я поняла, у него такое бредовое мировоззрение, что где-то там, в небесной мастерской, хранятся идеальные заготовки, шаблоны, по которым в контуры духа заливают материю, а раз Истаманова уже свою материю износила, то её формочка перешла в новый проект, в меня, значит. Ту-ду! У нас ведь каждый, как этот дивный персонаж у Гоголя, до сотворения мира своим умом доходит. Он, между прочим, убежден, что итальянский малыш нашей Аделаиды – это он, бух! Муранов, то бишь, значит, по его модели изготовленный… А знаете, отчего у нас этот Бисов нарисовался с «Инсулином»? Муранов решил, ах-ах, что Бисов изготовлен по форме Николы Караждалова, который у Кречетова, ещё перед Первой мировой, поставил новаторскую «Принцессу Грёзу»… – А похож? – заинтересовалась Анна. – Внешне ПОХОЖ немного, по сути сходства никакого. Караждалов был человек с университетским образованием, а этот… честно говоря, шарлатан. Но – фиу-фиу – ко мне с полным респектом, как говорится, целует ручки и ластится, как собачка, а много ли нам, старушкам, нужно? Хорошо, я откажусь, будет Крюкина играть, сто газет напишут, потому что этот сучий Бисов в топе, так нам оно приятно, да? – Нина Крюкина, полная такая? – Полная, полная, та-та-та. Полная коробочка дерьма… Напрасно Лиля меня чмырила за «Инсулин» – на сцене прежде всего надо быть, и точка. – Любой ценой? Марина скосила на Анну насмешливые синие глаза. – Любой ценой, да, но из тех расценок, что действуют в театре. У нас же мир мягкий, игрушечный, за роли не убивают. У нас хорошо. Вообще всем русским надо играть в театре хоть в каком, вот при Советах это знали, потому так обтеатралили страну. Скидывать, трам-пам-пам. лишний темперамент и аффективную память… Путь от служебного входа до сцены ни в одном театре не бывает элементарным: тут обязательно будут лестницы разных назначений, по которым надо то подниматься, то спускаться, длинные коридоры без всяких признаков жизни и внезапные оазисы площадок сильно обжитых, с табличками-указателями фамилий и должностей при входе в кабинеты, облака кухонных и столярных запахов неизвестно откуда, потайные дверцы в стене, выводящие на новый виток путешествия… вся эта умно придуманная непростота, привычная для человека театрального, хорошо вымаривает спесь из любого нахала, самоуверенно решившего шагнуть в театр с улицы. Но Анна, вовлечённая потоком жизни в новую для себя историю, была смиренна и покорно шла за Мариной, которая действительно представляла её людям как «своего личного биографа». В просторном зрительском фойе, окрашенном в терракоту, на потёртом паркетном полу стояла группа из трёх человек: Бисов, весь в чёрном, с массивным медальоном на груди, изображавшем Деву – его знак Зодиака, и двое молодых людей. Один из них был маленького роста, плешивый, бритый, с серьгой в ухе, а другой ростом повыше и с густой длинной шевелюрой, на висках заплетённой в косички. Это и были «братья Кердыковы», и по изящной иронии судьбы, обоих драматургов в реале звали Максимами – Максим Корнев с серьгой и Максим Древенко с косичками. Завидев Марину, Бисов стал всем телом изображать необычайную радость, причем волна игривого притворства прошла аж по бедрам и коленям; что касается драматургов, в их глазах стояла такая чума, что обычный спектр человеческих чувств тут в употребление не годился. Наличие у Марины Валентиновны личного биографа совершенно восхитило Бисова, и даже Максим с серьгой как-то мелко повёл ухом, чем-то вроде бы заинтересовавшись. Максим с косичками – тот был неколебим. Далее между театральными деятелями состоялся диалог, понять который нетеатральным деятелям было бы затруднительно. Бисов. Чечётка не канает. Туда-сюда – не стреляет, и всё. Максим с серьгой. Потому что Тропинин не в теме. Бисов. Тропинин в теме. Просто он даёт водочный кайф, а надо реальный. Максим с косичками. Это Серпухов! (Скорбно улыбнувшись.) Это не лечится. Бисов. Как будто в Серпухове люди не живут. Максим с серьгой. Это не разговор, Богдан. Ты газируешь отстой, а он пузырьков не даёт. Максим с косичками. Меня первый раз на свой текст не пробило. Это симптомчик или не симптомчик? Бисов. Всё, чечётку снимаю. Пусть разденется и вальсирует. Голый с мамашей. Кусок из «Гамлета» вставить. Максим с серьгой. А музон? Бисов. А куда он денется? Пойдёт пулечками между реплик. Марина Валентиновна, вы не возражаете, если Тропинин в нашей сцене немножко разденется? Марина. Вы режиссёр. Бисов. Всё тогда, по коням. А вы – Анечка, да? Запишите, что у Бисова с Мариной Валентиновной на репетициях будущего гениального спектакля «Инсулин» никаких разногласий не было… Что всё это значило, Анна понемногу стала понимать на репетиции. Репетировали сцену между мамашей (Марина) и сыном (молодой артист Олег Тропинин, нервный субъект с рыжеватыми волосами, скошенным подбородком и слишком острым лицевым углом). В этой сцене сын выяснял отношения с мамашей, а затем душил её голыми руками. Но неудачно – мамаша вскоре оживала. Почему сын решил прикончить маму, было непонятно, потому что персонажи говорили не о своих отношениях, а о вещах, с ходом действия никак не связанных, – то о Чечне, то о Петре Великом, то о Швейцарии и под конец почему-то о «Парсифале» Рихарда Вагнера. Притом говорили они, по требованию режиссера, запредельно быстро. Артист Тропинин раздевался и вальсировал с Мариной, а в конце тура, коротко прорычав, быстро сдавливал её шею крупными руками позднего ребёнка из семьи потомственных серпуховских алкоголиков. Неудовольствие драматургов Анна поняла – Тропинин изображал типичную водочную невменяемость своего героя, требовалась же совсем иная. Репетиция вообще шла плохо – из-за Марины. Она и с справлялась с растущим раздражением от текста. Наконец она уселась на край сцены, свесив ножки и молча глядя в зал. – Что такое, Марина Валентиновна? – обеспокоился Бисов. – Всё было дивно, чудесно! – Я. Больше. Не могу, – отвечала Фанардина. – Вы всё можете! Вы гений! Сейчас сделаем перерывчик… – Я не могу больше репетировать эту., фрр… галлюцинацию. – Почему – галлюцинацию? Это вечная тема – мать и сын. Представьте себе, что это новый «Гамлет»! – Но это не «Гамлет». Это… бред чёрного козла. Чёрных козлов, точнее говоря. Максимы переглянулись и, коротко пошептавшись между собой, вышли из зала, даже в спинах сохраняя выражение оскорблённого величия. – Ничего не понимаю… – огорчился Бисов. – Олег, милый, у нас перерывчик! Марина Валентиновна, давайте обсудим ситуацию. Марина, видимо, задумав недоброе, медленно спустилась со сцены и подошла к Бисову. – Что случилось? Вам что-то не нравится в пьесе? Текст не идет? Давайте переделаем как вам удобно! – Глубоко посаженные и оттого будто обведённые чёрными кругами, хронически злобные глаза Бисова приняли умоляющее кисло-сладкое выражение. – Богдан, дело не в том, что мне неудобно. Вот именно мне, такой капризнице, ах-ах. и вдруг неудобно. Этого никакой актрисе не удалось бы сыграть. Это вообще невозможно сыграть. Никому. У меня сын погибает от наркотиков, он приходит ко мне, чтобы меня обокрасть, и начинает рассказывать про друга, погибшего в Чечне, а я ему отвечаю монологом про то, как микроцефал Петр Первый насиловал свою жену. – Это цепь ассоциаций! Игра интеллекта! Тут создаётся поле обмена знаковой информацией! Нормальные постсимволические приёмы новой драмы. Таковы способы открытия новых объёмов бытия человека, я же вам рассказывал, и вы не возражали.,. – простонал Бисов. – Я не возражала, потому что вашему словоблудию ничего возразить нельзя. Его можно только забыть, как забывают ночные кошмары. Я тридцать два года на сцене. Мне вы ничего не впарите про обмен знаковой информацией, морочьте голову молодым, а я… я… не буду это играть. Да. Да, – повторила Марина и рассмеялась радостно, с облегчением и беспечной весёлостью. – Я не буду это играть! Господи, как же мне стало хорошо! Как ты мне надоел, придурок, халтурщик, невежда! – Марина Валентиновна! – вскричал Бисов в ужасе. – Послушайте! Подождите! – Пошёл ты в жопу, – коротко ответила актриса. |
Похожие:
 | После семилетия войн и революций все стало иным: рифмы, темы, дикция. Зато прима серебряной сцены оказалась задуманной надолго. Это... | | |
| | Пожалуй, самая интересная из них звучит так: «Не в коня корм». Что она означает? То, что хозяин неправильно рассчитал рацион лошади,... | |
| | Только вот она этого не знала. А также что я знаю обо всех ее чувствах, хотя, я так же считала, что она должна догадываться, почему... | |
| «бабушкой Мэри Кэй». Она прожила жизнь в соответствии с принципами и философией, описанными в этой книг, и в их духе воспитала свою... | | Ахматова анна Андреевна. «Сжала руки под темной вуалью» – «Все мы бражники здесь, блудницы» – Вечером – Смятение – «Зачем притворяешься... |
| Письмо было странное, и белка сама не знала, зачем она его написала. Но она надела на письмо куртку и натянула на него шапку, потому... | | Магдалина, А. А. Орден Света. Кара небесная [Текст] / Анна Анатольевна Магдалина; под ред. А. Н. Серова, Л. Н. Постниковой, О. В.... |