Татьяна Москвина Она что-то знала … но света источник таинственно скрыт… Анна Ахматова
Скачать 3.35 Mb.
|
31эНадо бороться и держаться крепко. Слушать простое, земное, житейское, смотреть на земную жизнь, на кота, на чашку, на людей, озабоченно жующих. Не надо думать о том, что с земли уводит. Уведёт – не вернёшься. ^ Горбатовцы, предъявив себя, стали требовательнее поглядывать на гостью: не скажет ли чего душеукрепляющего, полезного. Не заворачивается ли чего в Питере, как бывало, по окраинам и подвалам. Не стал ли кто пророчествовать, нет ли кружков истиноискательских, не пошла ли бродить по лавочкам новая Блаженная? – Пророчеств не слышала, – ответила Анна, – а кружков всяких, наверное, предостаточно. Знаете, я что-то устала от Петербурга. Нет покоя. За город теперь крепко взялись эти… как их и назвать?.. Лиля Ильинична, ваша подруга, Алёна, называла их крысами. Ну, назовём агрессорами. Всё в стройке, в ремонтах. За два года до трёхсотлетия началось – и вот до сего дня, шесть лет как не найти спокойного уголка. Грохот, шум, пыль, тросы, краны, вибрация. Постоянно вибрация – у меня дом на что крепкий, послевоенный, и то не уснуть. Новый какой-то город прорастает сквозь старый Питер – и старый Питер ему сильно мешает раскинуться на просторе. А кто там живёт, в новом городе, что за люди, о чём они думают – я и понятия не имею. Я оттуда никого не знаю. Мы не смешиваемся ведь никак. И чем больше строек, тем больше и вибрации – а от неё дома портятся, идут трещинами. То есть такая трагикомическая история – чем больше строишь и ремонтируешь, тем больше разрушений… – Даже у нас на Космонавтов, уж на что край света был, сквер порушили и девятиэтажку построили, – добавила Алёна. – А в центре ни одного знакомого магазина не найти. Всё новое. Опять – двадцать пять новая жизнь… – Да, – задумчиво молвил Октябрь Платонович. – ^ Переделали нас, переломали об колено, с одного на другое. У кого срослось, а у кого и не срослось. Да если и срослось, так переломанная нога – не то что здоровая. – Жизнь меняется! – заявил Касимов. – Это закон жизни. Везде так. – В царстве земном, – отвечал отец Николай. – Так в царстве земном. Потому что тут царит враг рода человеческого, вот он и мудрит от вечной скуки. А в царстве небесном перемен нет. – У тебя, отец Николай, – не утерпел Октябрь, – постоянно враги рода человеческого царят, ты и социализм царством антихриста называл, и эту нашу новую жизнь… Чего у тебя ни возьмёшь – всё враг придумал! Ну так, значит, и правильно, что он рулит: кто с людишками возится, тот на них и ездит. Раз он, враг, замутил всю историю, пусть ею и управляет, а то кто же? – Божьей воли никто знать не может, – сказал отец Николай, – пока сроки не исполнились. Тогда узрим свет истины. – А вот на что оно нужно вообще – то, чего никто знать не может? – раздражился Октябрь. – Сроки у него, вишь, не исполнились! Двадцать веков ждут со своими кадилами, что сроки какие-то исполнятся. А главное, что меня бесит, так уверенно говорит про Царство Небесное, будто его глазами видел. – Не сомневаюсь, Октябрь, что тебя всё во мне бесит, – уверенно парировал отец Николай. – Бес в тебе сидит, вот он тебя и подзуживает. А я Царство Небесное видел – только духовными очами. – Ну и что там? – Не считаю нужным отчитываться перед тобой. – Вы это потише! – скомандовала Алёна. – Прошлый раз собирались на день рождения Петра Степаныча – так подрались. За это, за свет истины. – На сытый желудок, гусем объевшись, хорошо очень про свет истины покалякать… – вставила строгая Наташа, и женщины засмеялись чему-то своему. – А скажите, кто теперь в Театре Ленсовета главным режиссёром? – спросила у Анны Татьяна Егоровна. – Никого пока нет. Трудно с главными режиссёрами. – Потому что настоящей воли нет! – сказал Октябрь Платонович. —Агрессия есть, алчность есть. А доброй воли нет. – Ура! – воскликнул румяный, всем восхищённый Огурчик. – За добрую волю! Пили все вместе, мало кто пропускал, а к собственным алгоритмам Октября давно привыкли – пьянели же по-разному. Но, надо заметить, дружно. Не было шибко вырвавшихся вперёд и нарочито отстающих. Чувствовался коллектив. Настоящий, спаянный и споенный, естественно рождённый в боях коллектив. В Огурчике, конечно, проглядывал пьяница, русский пьяница наилучшего вида – добродушный, слабый. Алёне он не подходил ни по каким статьям – на посторонний взгляд, а там, внутри супружества, кто ж его знает. О многом говорила та ласковость, с какою Алёна принимала оплошки запьяневшей Огурчиковой руки: он утратил точность налива и то переливал жидкость в окружающие рюмки, то недоливал, а было, что и сшиб сосуд ненароком, размашистой дланью; Алёна преспокойно оплошки исправляла и что-то тихо бурчала мужу. А не то что на весь стол гавкнуть: «Ну началось! Кретин!» Такого не было. Мирный дух витал над столом. Ось напряжения между Октябрём и отцом Николаем ощущалась как давняя и безобидная – так перелаиваются соседские собаки для развлечения хозяев. Ванечка же, которого мама называла «Иван Алёнович», к «молочку из-под бешеной коровки» был очевидно равнодушен, как и его молоденькая, смахивающая на прогрессивную пионервожатую из старых фильмов жёнка Света. Анна подумала, что это хорошо для Алёны, тяжело жить среди пьющих, хотя и неизвестно, что будет дальше… Вдруг с годами и заскучает Иван Алёнович той непонятной, яростной скукой-тоской, какою ни с того ни с сего заболевают жители русских равнин, напрасно заливая водкой раскалённые угли-углы души. Ползёт из полей и лесов, где лежат неоплаканные и неотпетые, забытые русские, да и не русские, косточки павших в битве за жизнь – за которую биться не надо, которая всем даром дана – ползёт эта чёрная, злая скука-тоска, тоска неисчислимой и безнадёжной вины. Виноватых-то нет в живых. Вот и хватает ядовитый, зубастый туман кого попало. И дивятся соседи: что это с парнем сделалось! Как сглазили. Пришёл из армии, гонял весёлый на мопеде, и вдруг опиваться начал до бесчувствия, в год облинял, зачах. А что у вас, хрестьяне, в лесочке берёзовом под поселком зарыто? А зарыто там полтыщи хрестьянских душ, ещё с Гражданской. Так что занапрасно вы в той роще красные грибы берёте, нехороши грибочки-то. Когда пронесёт, а когда и заберёт. Да у нас почитай вся земля такая! Да мы уж лучше и думать про это не будем. Мы уж лучше на этом бескрайнем кладбище без крестов построим бизнес-центр в сто этажей. И заживё-о-ом! А до сотого этажа чёрная, положенная вам, завещанная вам предками тоска – думаете, не доползёт? – …Кирпич пойдёт, – гудел Касимов. – Это наше потому что, сто пятьдесят лет наше. Васильевы! Из нашего кирпича! Церковь, школа. И что? Всё как штык! – Подождать надо, Петя, —уговаривала Касимова Алёна. – Накопления нужны. Сам знаешь, если в этом году всё путём с урожаем – мы в полёте. – Время идет, Алёна, – отвечал Касимов. – Сколько я ещё протяну? – Петечка за всё волнуется, – сказала Наташа, поглаживая мужа по руке. – У Петечки сердце. Хотя и в переводе значит «камень»… – Пётр – камень, да, – отозвался Октябрь. – Только наши Петруши все не каменные. Это как-то вас по ошибке назвали. Это отец Николай наш на самом деле Пётр, а вы, Петруши, – все на самом деле Коленьки альбо Васечки. Алёна тоже не Алёна, а Мария по-правильному. Один я назван как надо. – Как нехристь назван. Нечеловеческим именем. У тебя и святого нет. Будешь когда креститься – человеческое имя возьмешь, – подал голос неправильно названный отец Николай. – Креститься не буду, – отвечал Октябрь безгневно. – Потому что я человек серьёзный, и если уж приму что на себя, так должен всё исполнять. А христианства я исполнять не могу. Я врагов не прощаю и понять, для чего это прощение нужно, не в силах. В воскрешение во плоти не верю, да и не «чаю» его вовсе, этого воскрешения из мёртвых. По-моему, нет никакого смысла всю эту ораву и воскрешать. Наверняка человеческие индивидуальности повторяются, и на определённые типы и виды людей придутся дикие тыщи воплотителей. И для чего? Какой мы тут общий язык найдём, хотя бы мы и воплотились? Ну, может, воскрешённые чекисты с воскрешёнными опричниками и договорятся… А так предвижу сплошную неразбериху. Да будет вообще как в Гражданскую – каждый со своей правдой… А уж церковь твоя, отец Николай, и вы, бородатые, – это уж мне совсем поперёк натуры. Скучные вы. Всё бубните. Гундосите. Вид такой надутый. Всё судите мир, всё корите людей, а по какому праву? Чем вы лучше-то? – Мы ничем не лучше, твоя правда. Только мы для Бога место на земле держим изо всех сил. вот мы потому и скучные. Гадить-то веселей. – Кто гадит? Я гажу? А церковь в Горбатове благодаря кому? – А потому, что у тебя сердце куда лучше головы твоей путаной и заполошной, – резонно сказал отец Николай, наскучив спором. Конечно, трудно было не понять, из-за чего загорелся спорами да разговорами Октябрь Платонович: глазки незамужней симпатичной гостьи из Петербурга были тому виной. Но эти глазки наделали смуты не только в душе Октября – Пётр Иванович Касимов упорно делал вид, что никакого такого серебристого облака справа от него не сидит, и старался туда не смотреть, и сердился, что смотреть нельзя, и от этой бури чувств совсем окоченел и стал приметно напиваться. Вздохнул и любитель прекрасного, милейший Пётр Степанович, на досуге писавший маслом жену Веру. Понравилась Анна и тихому «Ивану Алёновичу» – он потом сказал матери: «Такая вежливая, воспитанная, настоящая петербурженка». Словом, дух легкого эротического возбуждения витал над столом, приятно подзвучивая и дополняя дух спиртной. Но тут на улице раздались резкие, требовательные сигналы. «Мишка! – охнула Алёна. – Мишенька приехал!» И бросилась молнией на двор. «Э-э, – протянул Октябрь Платонович. – Проклятие Алёнкино приехало, красавчик её заявился…» Алёна вернулась, ведя за собой высокого и стройного парня лет двадцати, пепельного блондина с тёмными бровями и серо-голубыми глазами, притом – с исключительно недовольным выражением лица. Он не ожидал посиделок и оглядел собравшихся хмуро, чуть ли не с отвращением. – Ишь сгрибился, – шепнула Анне Ирина Ивановна. – Не любит нас, брезгует. Такой бирюк! Мишеньке сразу подставили чистую тарелку, навалили еды, налили питья, он стал есть, тоже недовольно. Правда, на Анну он посмотрел с любопытством – и даже спросил, как там Питер. – А ничего, не потонули еще, – ответила Анна. Мишенька хмыкнул и продолжал есть. – Как дела-то, голубчик? – спросила Алёна. – Нормально дела, – отвечало чадо. – Я на ночь только. Завтра поеду. – А что ж так? Оставайся, я тебе наверху постелю, и живи. Мы тогда тут, внизу… В твоей-то комнате наша гостья сегодня… Ты же не предупредил… – Да ладно. Застолье развалилось. При Мише никто говорить вольно не захотел. Разбились на группки, пошли – кто вглубь дома, кто посуду мыть помогать, кто в сад прогуляться. Анна, Октябрь Платонович и касимовская Наташа пошли в сад. Сияла тёплая, добротная ночь. Луна шла на убыль, но ещё кое-что могла. Анна вдыхала воздух и с удовольствием смотрела на своих спутников. На хороших людей… – Видели, как он на нас посмотрел, нахлебник? – кипятилась Наташа. – И это всё, на всю жизнь крест Алёнке. Презирает её, что замуж вышла, что живёт в глуши. Деньги дерёт. А она только плачет… – Что ж поделаешь с материнским сердцем? – вздохнул Октябрь. – То и поделаешь, что нечего уродов выкармливать. А вы, Анечка, что ж – не замужем? – Я была, – ответила Анна. – Развелись. – Вот жалко. У вас характер хороший для семейной жизни – спокойный, без этой, знаете, заводки бабской, – – сказала Наташа. – С таким характером и одной хорошо, – вмешался Октябрь, которому хотелось отмести всех возможных Аниных мужей хотя бы ментально. – А насчёт Мишки ты, Наталья, не права. Он ведь не нас конкретно презирает. Он вообще злится на всю ситуацию, из-за которой он был вынужден лишиться родного места. Просил он Алёну замуж выходить в Тамбовскую область? Как не крути, она всё-таки отчасти перед ним виновата. – Да ладно! – махнула рукой Наташа. – Чего ж он обратно не едет в Питер? Там квартира есть. И университеты там имеются. А не едет, потому что ему здесь удобно и хорошо, и мать всегда шёлковая и перед ним виноватая. Она же считает, что он инопланетянин, честно! Она мне так и говорила: он, Наташенька, необыкновенный человек, он звёздный мальчик, инопланетянин. Видишь, какой он красивый, какие у него руки изящные? Инопланетянин! Хитрый, ленивый, злой. У нас таких инопланетян пол-страны… – Парень действительно красивый и тебе уже не по зубам, – съехидничал Октябрь. – Да больно мне нужна шпана подростковая. У меня у самой в доме ходит такой инопланетянин, задницу лишний раз не подымет, и с матерью разговор короткий: подай, принеси, пошла вон. – Что, Лёшка и Касимову грубит? – Касимову, ты сам знаешь, у нас никто, кроме тебя, ещё грубить не пробовал. Жизня дороже. На мне дитятко отыгрывается… – Вы знаете, – сказала вдруг Анна, – я хотела бы вас всех поблагодарить. Я сегодня прожила удивительно длинный, весёлый и правильный день. Вы мне все ужасно понравились, и понравилось, что вы – вместе, что вы… договорились про жизнь между собой, что никто из вас не одинок. Что вы какое-то общее дело делаете. Я знаю, что так бывает, но мало такого видела. А вот. Хорошо бы у вас ничего не испортилось. Чтоб всегда эта грустная и добрая собака сидела в будке – как похожа на Эльзу, это в Питере есть такая собачка у моего друга… Да, чтоб всегда цвели тюльпаны, а если отцветут тюльпаны, то что-нибудь другое сразу же начинало цвести вслед. И чтоб Касимов всегда что-то строил, а Пётр Степанович всегда кого-то учил, а матушка Алёна всем руководила, а дети понемножку подрастали и смотрели бы у вас, Октябрь Платонович, умное кино. И чтоб в Мураше всегда лежали бочки с огурцами, наливаясь «хряпом», и колокола звонили в церкви Михаила Архангела, всегда, всегда, вечно! И чтоб я знала: живёт, существует где-то мой дорогой Горбатов и я могу туда вернуться… – И вам спасибо, – ответила Наташа. – И вы – хорошая… – Да, спасибо на добром слове, только вот никакой вечности гарантировать не могу, – растроганно молвил Октябрь Платонович. – Знаете ведь, наверное, великий закон Мэрфи. «Всё, что может испортиться, портится. Всё, что не может испортиться, портится тоже…» – «Если вам показалось, что ситуация улучшилась, значит, вы чего-то не заметили», – закончила Анна смеясь. – Это да. Закон сбоев не дает! Пора было и на покой. |
Похожие:
 | После семилетия войн и революций все стало иным: рифмы, темы, дикция. Зато прима серебряной сцены оказалась задуманной надолго. Это... | | |
| | Пожалуй, самая интересная из них звучит так: «Не в коня корм». Что она означает? То, что хозяин неправильно рассчитал рацион лошади,... | |
| | Только вот она этого не знала. А также что я знаю обо всех ее чувствах, хотя, я так же считала, что она должна догадываться, почему... | |
| «бабушкой Мэри Кэй». Она прожила жизнь в соответствии с принципами и философией, описанными в этой книг, и в их духе воспитала свою... | | Ахматова анна Андреевна. «Сжала руки под темной вуалью» – «Все мы бражники здесь, блудницы» – Вечером – Смятение – «Зачем притворяешься... |
| Письмо было странное, и белка сама не знала, зачем она его написала. Но она надела на письмо куртку и натянула на него шапку, потому... | | Магдалина, А. А. Орден Света. Кара небесная [Текст] / Анна Анатольевна Магдалина; под ред. А. Н. Серова, Л. Н. Постниковой, О. В.... |